.
— Дай мне поносить его, батоно Бекну, — выпрашивал Миша.
— Это тебе не брошка, Минан. Заработать надо.
Только и выпросил Миша снимок… Двурогая вершина. Ползущий по склонам пунктир. Слова — «Путь Габриэля Хергиани». Тогда это был самый трудный из всех пройденных маршрутов на Ушбу. Куда, честно говоря, нет легких маршрутов. А габриэлевский вариант был нацелен точно по линии падения воды, левее Мазерской зазубрины.
Не раз бегал с мальчишками Миша в ближнее село Ушхванари. За околицей, словно распахивающиеся ворота, раздвигались тяжкие стены хребтов. За ними обрывался мир духовитых лугов, вкусно пахнущего сена, деловито жужжащих шмелей. Ты вступаешь, мальчишка, в чертоги самой богини Дали… Лед. Камень. Высота. Свист ветра. Треск льда. Тревожное эхо лавин.
И выше всех, на изумрудном цоколе глетчеров — Ушба.
Отец тоже хаживал на Ушбу, и Минан терпеливо дожидался своего часа, пока не перетаскают они все сено в зимний дарбаз, расчистят на потолке люк, в который будут сбрасывать корм зимующему тут же, в жилье, скоту.
— Пустишь теперь меня на гору, отец? Ну, пожалуйста…
Отец испытующе оглядел парнишку. Эх, сынок-сынок! Дитя малое! Думаешь небось, что альпинизм сплошной почет, реки араки в честь победителя, грамоты, звания. Так думаешь?..
И сын выжидал. И отец размышлял. И оба молчали. Но вели безмолвную дискуссию. «Да?» — «Нет!» — «Позволь?» — «Не позволю!» — «Сам ведь на вершины ходишь». — «Потому тебя и не пускаю».
— Непростое это дело — гора Минан, — оборвал молчание отец, — ох и трудное. Соображать надо. Думать перед каждым шагом. И не бояться. Чтоб не начал ходить, как говорит русский альпинист, коленками назад.
Миша поглядел на ноги. На отца.
— А ты сделай мне экзамен, как в школе.
— Думать буду.
Утром, когда отец ладил кеври, этакую сванетскую борону, в раме которой вместо железных зубцов острые валуны, Михаил потихоньку забрался на чердак зимнего жилья — мачуба. Легко балансируя руками, перебежал по деревянной стремянке в боевую башню.
Через бойницу Михаил вылез на верх башни. Потрогал руками кладку. Выбрался на плоскую кровлю, встал на балюстраду и замер зажмурившись. Все, что внизу, стало махоньким. Все, что вверху, ужасающе громадным. Стоял и не мог заставить себя сдвинуться. Такое бывает. У многих и не проходит.
— Уж не подняться ли за тобой, дорогой мой орел вершин? — с ехидством осведомился отец. — Лучше совершай восхождения на стога сена. А мы тебе теплого да мягкого навозца от коровушек подстелем. Ну как, сынок мой любимый?
Ответа не последовало. Хергиани-младший только зыркнул потемневшими, округлившимися, как у хищной птицы, глазами. Выпрямился в рост. Осторожно, но не останавливаясь, обошел башню по узкой балюстраде. «Нате вам!» Засунул руки в карманы, напустил небрежности, повторил обход по всему кругу. «Кушайте на здоровье!» И по третьему заходу, привстав, на одних носочках, танцующей походкой по ослизлым камням и, замкнув круг, деловито сплюнул с таким расчетом, чтобы все видели — ему лично на это наплевать. «Так кому навоз подкладывать?»