Нет, однако, ничего вечного. Пруссаки прошли – ни одного человека не осталось на ногах.
Жалкая деревушка вся завалена грудами трупов, их освещают мерцающие, безучастные звезды.
Только часы на колокольне, в молчании ночи, продолжали свой равномерный говор. С первыми лучами рассвета, в грýде трупов, за углом улицы, напротив развалины дома, к которому прислонившись стоял старик, что-то шевельнулось – признак жизни в этом царстве смерти. Это что-то падало, высвобождаясь из-под подавляющей тяжести.
Высунулась голова, окровавленная, с растерянным взором, непохожая на человеческую.
Тем не менее – человек, на нем висели обрывки мундира, он имел силу раздвигать себе путь плечом. И, таким образом, мало-помалу, он очутился на коленях, отстраняя обеими руками с лица волосы, которые прилипли к щекам в запекшейся крови. Он несколько минут оставался неподвижным, с раскрытыми глазами, с помутившимся взглядом.
Так как вокруг него все было тихо, он сделал новое усилие, более смелое. Он встал, шатаясь, и должен был прислониться в стене.
Очевидно, он спрашивал себя, каким образом он попал сюда: страшный гул выстрелов отшиб у него память.
День загорался, становилось светло, человек этот попробовал сделать несколько шагов, поднимая высоко ноги, чтобы не наступать на трупы.
Он казался спокойным. Для того, кто видел смерть так близко, не существует более сознания опасности. Будучи жив, он заявлял смело о себе, не думая скрыться. Он выкарабкался из-под той груды, под которой лежал, и стоял на клочке земли, где была только кровь.
На этот раз человек оглядывался с любопытством воскресшего.
Он увидал мертвецов и вздрогнул от ужаса, не от страха. В одну секунду у него перед глазами, в голове, промелькнула страшная картина последних минут, проклятия, который срывались с этих уст, руки, косившие эти головы, кровь, которая лилась потоками. Вероятно, он сказал себе:
– Если я жив, может быть, и другие живы.
И медленно, с полным хладнокровием, он стал ощупывать окружающие его тела, он приподнимал головы, раскрывал веки. Когда стеклянный взгляд говорил, что все кончено, он тихонько опускал труп и переходил к другому.
И таким образом, не наткнувшись ни на одного с признаками жизни, он очутился перед углом дома, где все еще стоял прислонившись старик, который осел как-то, но точно воля дала ему железную силу и поддерживала его на ногах, а руки все еще держали распростертую шинель. И солдат, дрожа от невыразимого ужаса, замер перед этим трупом, прошептав: «Картам!»
Да, это он, старик, бывший член конвента, в форме интендантского офицера; зеленое сукно его сюртука заскорузло от крови.