Перед этой ужасной катастрофой, которая была выше человеческих сил, Марсель сознавала себя уничтоженной, беспомощной, бессильной.
Что могла она придумать? Борьба была немыслима. Бежать в Сен-Клу, броситься к ногам английского генерала? Да будет ли он ее слушать? Допустят ли ее до него? На этот раз от смерти было не уйти.
– Если бы знать, к кому обратиться? – плакался Лорен. – В Париже есть столько людей, которые дружны с англичанами. Ведь это же, наконец, несправедливость, подлость. Офицеров не убивают за то, что они исполняли свой долг солдата. – И он топнул ногой. – Ах, если бы старый Картам был жив!
Вдруг Марсель вскочила, вскрикнув:
– К кому обратиться? Есть к кому! К женщине, к маркизе де Люсьен. К невесте месье Лориса. Она спасет его от смерти, а с ним будет спасен и Жан Шен. Надо бежать к ней! Разве я имею право убиваться? Лорен, идемте сейчас в Париж, там мы ее найдем. Говорю вам, она любит одного из приговоренных к смерти!
Маркиза де Люсьен была одной из героинь дня. Между крайними, которые ожили в Париже с отъездом людоеда с Корсики, не было ни одного, который бы не знал, какое участие она принимала в последних событиях, какую деятельность она проявила, как всемогуще было ее влияние в деле служения интересам короля.
В этом странном мире, где идеи и мысли принимались иначе, чем простыми смертными, героями назывались Бурмоны, Блюхер, Веллингтон – все те, кто ускорил падение Франции; Ватерлоо являлось победой, Ней изменником, армия Мон Сен-Жан собранием разбойников.
Как только по Парижу разнеслась весть о капитуляции, произошла перемена в настроении. Все патриоты, которым все давно опротивело, заперлись у себя, не интересуясь возвращением чужестранцев; на улицах же, на набережных, на площадях, в садах появились подозрительные личности, выползшие из своих норок, довольные трусы, подлые даже в минуты своих успехов, делавшиеся понемногу смелее, наглее: такие люди выплывают обыкновенно в дни великих национальных катастроф.
Убежденные в невозможности всякого возврата, они суетились теперь около своих друзей, наших врагов, точно в праздничном шествии. Странная то была толпа, напудренная, во французских сюртуках – ирония старой моды; женщины в нарядных платьях, франты со шпагами, в шелковых чулках, с пряжками, с камнями.
Эти люди явились занимать завоеванные места: все было для них готово. Франция принадлежала им. Временное правительство подало в отставку, король был в замке Арнувиль, при въезде в Париж.
Это было торжество, давно подготовленное Фуше, которому суждено было им пользоваться всего несколько месяцев.