- Юль, я тебя прекрасно слышу, - Богдан отодвинул стул, расположился у стола и отхлебнул кофе, - но не понимаю, чего ты так всполошилась.
Она резко развернулась и ломанулась к нему, обойдя стол.
- Потому что ты лезешь туда, куда тебя не просят лезть! Я прошу – не лезь! Зачем ты снова это делаешь, а?! Тебе скучно?
- Если я правильно тебя понял, - продолжая оставаться на своей волне, проговорил Моджеевский, - было бы лучше, чтобы Первую купил не я. Так?
- Да кто угодно лучше, чем ты! – все-таки взорвалась она. – Все должно идти своим чередом, какого черта ты вмешиваешься?! Какого черта ты лезешь? Тебе твоей Алиночки мало? Все бабы должны быть твои?
- Алина не любит лошадей, - он пожал плечами. – А тебе лучше успокоиться. И если ты так хочешь, я продам Первую. Хочешь?
- Продавай! Я все равно ездить на ней больше не буду. Ты отравляешь все, до чего дотягиваешься. Даже то, что мне дорого!
- Врешь.
- Я вру?
- Ты.
- А ты охамел вконец, понятно? У тебя все люди с мордами с денежных купюр. Ты по ним оцениваешь человека! И сам давно собственное лицо потерял, только и сто́ишь, что эти бумажки! Привык, что все твои прихоти немедленно исполняют, да? А тут я тебя так обломала, вот тебе и неймется!
Улыбка на его лице стерлась.
- Прекрати орать и включи мозги, - сказал Богдан, глядя ей прямо в глаза.
От этого его взгляда по ее пояснице пробежали мурашки. Но отбрасывая в сторону все последние барьеры, которые еще удерживали ее от окончательной потери контроля, она нависла над ним, продолжавшим сидеть на месте.
- Лучше бы ты их включил! Генеральный директор компании все-таки! Разоришь и фирму, и папу. По миру пустишь, если такие деньги на баб своих спускать будешь. Мне лошадь, Алиночке – Барбадос. А завтра кому-нибудь виллу на Канарах втюхаешь!
- Хочешь виллу на Канарах? – рассмеялся Моджеевский, и посмотрел на Юльку снизу вверх. Ему нравилось то, что он видел. Сердитая, взъерошенная, словно сбросившая с себя все эти годы, которые они друг друга не знали. Живая и настоящая.
- Иди к черту! Ты знаешь, чего я хочу, Моджеевский!
Насмешливо выдохнув, Богдан ухватил ее за затылок, с силой притянул к себе и впился губами в ее рот. Она ошалело охнула и попыталась трепыхнуться в сторону, но тут же оказалась сидящей у него на коленях, а он продолжал ее целовать, удерживая в объятиях. В ответ на такое самоуправство Юлька только и могла, что бессильно замычать, очевидно, в знак протеста, но в конце концов, ее ладони легли на его плечи. Снова. Потому что желание чувствовать под пальцами его – его силу, напор, напряжение мышц – слишком большой соблазн после прошлого раза, когда они были совершенно одни у речки. Только теперь они оказались еще ближе друг к другу, и ей казалось, что чувствует она его всего, полностью. До конца.