Игнатия порадовало, но не удивило, насколько точно учебная программа Вивиан следовала школьной. Он заверил ее, что оставит мне место в осеннем наборе.
Вивиан поставила чашку с кофе на директорский стол.
– Принимая во внимание степень тяжести ее… состояния, я боюсь, она не поправится до начала весенней четверти.
Запнувшись, Игнатий пробормотал извинения и дал слово, что я смогу записаться в класс, как только буду к этому готова. Когда встреча закончилась, Вивиан села в машину и заплакала, не ведая, что всего в десяти метрах, уронив голову на большой директорский стол, Игнатий Лакс сделал то же самое.
Вивиан вышла к Гейбу, который сидел на качелях на крыльце и наблюдал, как Генри ловит во дворе насекомых. Вручив Гейбу два стакана лимонада, она уютно устроилась на сгибе его длинной руки и только потом забрала у него второй стакан, положив его теперь свободную руку себе на плечо.
– Есть изменения? – спросил Гейб.
– Нет, никаких. – Вивиан устало покачала головой.
Своими длинными пальцами Гейб разминал ей шею, пока напряжение в мышцах постепенно не спало. Вивиан удивляло, как легко ее организм отзывался на его прикосновения, как очертания того, где кончалась она и начинался он, расплывались при первом касании. Они спали в одной постели, делили по ночам подушку, и это казалось совершенно естественным. Но лучше всего было то, что спустя двадцать восемь лет Вивиан наконец освободилась от Джека Гриффита – такое чудесное превращение, что Вивиан временами хотелось прокричать об этом с крыш, просто чтобы послушать эхо.
– Где Эмильен? – вдруг спросил Гейб. – Опять спит?
– Да.
С самого праздника летнего солнцестояния время бабушкиного бодрствования сократилось до нескольких часов в день. Когда я лежала в больнице, Вивиан часто заставала спящей не только дочь, но и мать: меня на койке, а Эмильен рядом в кресле; ее седые волосы, выбившиеся из низко собранного на затылке пучка, рассыпались по тонкой, как бумага, коже на ее шее.
Подняв глаза от травы, Генри гордо продемонстрировал какое-то многоногое или крылатое насекомое, пойманное в сетчатую ловушку.
– Смотрите! – крикнул он.
После дня летнего солнцестояния Генри говорил все меньше и меньше. Мы старались не впадать в уныние – этого в нашем доме хватало с лихвой. Вивиан полагала, что молчание сына связано с моим состоянием, но на самом деле Генри просто не находил стоящих тем для разговора. А говорил он только тогда, когда ему нужно было сказать что-то по-настоящему важное. Такое было правило.
В тот день, когда меня привезли домой из больницы, Вивиан обнаружила возле входной двери большой неподписанный конверт. Внутри лежали два чека на значительную сумму: один – мне, другой – Генри. К клею на конверте прилип медно-рыжий волос. Насколько Вивиан знала, Лора Лавлорн уехала в свой любимый восточный Вашингтон, как только официально разошлась с Джеком Гриффитом.