Точнее, говорить он мог только с Рене. Даже если бы Эмильен позволила себе прислушаться, понять Рене было непросто – ведь рта как такового у него не было. Но, похоже, Генри с Рене общались без каких-либо помех.
Рене пробурчит что-то, а Генри кивает, соглашается.
– Уголок в кустах и кошка на стене, – с серьезным видом произнес Генри, не вынимая изо рта ложки с глазурью.
Эмильен зашла на кухню и достала тарелку под кусок шоколадного торта, который оставила на стойке.
Девочка-призрак последовала за ней. Черные глаза безучастно следили за Эмильен. И хотя Эмильен старалась отгородиться, она ясно слышала, как дитя прошептало:
– Прах ты и в прах возвратишься.
Немногие из местных знали или помнили историю Фатимы Инес де Дорес и ее брата-капитана: как девочка ждала его возвращения, расхаживая по вдовьей дорожке, как во время первого причастия вспыхнула облатка, попав ей на язык. Были такие, кто считал историю брата и сестры преданием: довольные своей фантазией, они рассказывали эту колоритную сказку на ночь своим детям. Эмильен не допускала пренебрежительного отношения к этой истории, не низводила ее до простой сказки и никогда не забывала трагического конца маленькой девочки, которая когда-то бродила по коридорам дома на холме. Вернее, бродит до сих пор.
Эмильен откашлялась, и в воздух поднялась горстка пепла.
Она стерла прилипшую к зубам серую копоть, оставила торт на кухне и пошла в столовую к Генри, который как раз прикончил последнюю ложку глазури. Генри подошел к бабушке, взял ладошками ее лицо и сказал:
– Печальный дядя хочет, чтобы ты знала.
Эмильен вздрогнула и поискала глазами сестер и брата. Печальный дядя. Рене? Но они уже ушли. Из угла на нее глядело лишь маленькое темноволосое существо.
– Что? – прошептала Эмильен, заглядывая в широко раскрытые глаза Генри.
– На полу красное, и везде перья, – ответил он.
И вслед за этими словами Фатима Инес медленно растворилась в воздухе.
После визита Фатимы Генри как заведенный повторял одно и то же, и разговоры с ним теперь происходили примерно так:
– Что тебе сегодня намазать на тост, Генри?
– Уголок в кустах! – не сдавался он.
– Джем? Масло? Мед?
– И кошка на стене!
– Или ты хочешь хлопья?
– На полу красное, и везде перья!
Затем он принимался бегать по дому с криком «Пинна бо-бо! Пинна бо-бо!». Труве с бешеным лаем носился следом.
Из личного дневника Натаниэля Сорроуза:
29 апреля 1959 года
Раньше, когда я гостил у тетушки Мэриголд, то спал на накрахмаленном белье, и моя одежда пропитывалась затхлым духом ее ароматических саше. По утрам мы посещали службу в близлежащей лютеранской церкви, а после обеда пили чай из чашек от лучшего тетушкиного сервиза, но без привычного сдобного печенья или оладий с повидлом. Сейчас же я попал в дом, где царит хаос: на безделушках слой пыли, а мебель утратила свойственные ей лоск и хвойный аромат. Похоже, моя когда-то праведная тетушка потеряла аппетит ко всему, кроме десертов: в кухне на столе и на полках холодильника сплошь сконы с малиновым джемом, пудинг с вишней в ликере и карамельно-шоколадные кексы. Сама она почти все время что-то жует или стряхивает с губ крошки своими раздутыми пальцами. Под подушкой прячет маленькие шоколадки. Постель вечно перепачкана карамелью, молочной тянучкой и вишневым ликером. Однажды я даже обнаружил спрятанный у нее под кроватью кусок шоколадного торта, глазурь начисто слизана.