В жизни было всё не так: Ваня никогда не обижал Нюсю и терпеливо сносил все её причуды.
— Ты сегодня будешь аэросанями!—сказала брату Нюся.
Она, Надейка, ещё трое маленьких Стрижат уселись на большие санки, на которых обычно возили с реки бочку с водой, и Ваня Трактор потащил санки по реке, по сырому талому снегу, ещё покрывавшему лёд.
— Живее! Живее!—покрикивала Нюся.— Не аэросани, а черепаха какая-то!
И тут из-за кривуна послышался рёв настоящего мотора.
Нюся, Надейка, Стрижата посыпались с санок и бросились к мосткам, куда обычно летом приставали катера. Последним на мостки взобрался Ваня, оставив санки внизу. Как раз в этот момент по реке, у противоположного берега, пронёсся снежный вихрь — это летели настоящие аэросани. Вихрь повернул, пересек реку, сани замедлили ход, стали различимыми и наконец совсем остановились неподалёку от мостков.
Пропеллер вращался всё медленней, затем остановился. Из саней выскочил водитель, а за ним вылез высокий мужчина с чемоданом—видимо, пассажир. Поставив чемодан на снег, он размялся после тесной кабины, в которой ему, такому высокому, пришлось сидеть согнувшись в три погибели, потопал, похлопал руками, потом взял чемодан и пошёл вверх на берег.
Па мужчине было короткое городское пальто и шапка-папаха.
— Ребята, вы здешние? — спросил он, поравнявшись с мостками.
— Л какие ж ещё?..— ответил Ваня.
— Покажите мне, где сейчас живёт директор школы.
— Капитолина Ивановна?
— Она самая... У неё ещё девочка воспитывается. Надя Боровикова.
— А Надя Боровикова — это я! — сказала Бадейка.
— Надя? Дочка!
Приезжий шагнул к мосткам, и не успела Бадейка опомниться, как он снял её с мостков и поставил перед собой:
— Надютпа! Вот ты какая!
Глаза у приезжего чёрные, блестящие, как у неё, Бадейки...
Воскресение весеннее.
На дорожках тает снег...
Хорошо идти по этим дорожкам рядом с папой! До сих пор она только в письмах писала это слово, а теперь говорит его вслух:
— Папа, а вон там у нас кино. Папа, смотри, лес для новой школы повезли.
Вот у колодца лужицей стоит вода; папа подхватывает Надейку под мышки и переносит через лужу. Надейке немного неудобно, она ведь большая, но, наверно, все папы обязаны переносить дочерей через лужи — ничего не поделаешь!
Двор встречает их безудержным перезвоном капели: дин, дон, дзень! Дон, дян, дзинь!
В комнате после яркого солнца немного сумрачно. Папа раздевается, вешает пальто и шапку, причёсывает перед зеркалом чёрные, как у Надейки, волосы, потом долго смотрит на большую мамину фотографию, висящую над столом.