— Н-ннадо… у-у-уд-дочки… н-наладить,— с трудом выговорил он.
А вот Керкусю — хоть бы хны! Он бродил у берега по пояс в воде и выворачивал коряги. Вдруг он торжествующе закричал. В руках у брата, сверкая, билась рыба.
— Смотрите! Пардаса[9] поймал! Во — какой!
Мы со всех ног бросились к нему. И в самом деле, в его ладонях билась нежная красноперая рыбка.
— Где? Где поймал? — наперебой спрашивали его.
— Здесь. В траве. Прямо в руку уткнулся. Я и схватил! Их тут уйма!
Симуш, Тимуш и я немедленно полезли в воду. И началась увлекательная охота. Мы ворошили траву, ворочали, поднимая муть, камни, рвали водоросли и выбрасывали на берег, а камни забрасывали подальше, вглубь. Поднялся невообразимый шум и гам. Наверное, мы прочесали изрядный кусок берега. Но повезло только Тимушу, он тоже поймал небольшого пардаса и нескольких пескарей.
Опомнились мы, когда солнце низко повисло над кромкой леса. Жар дневной спал, длинные тени протянулись по берегу от развесистых ветел.
Керкусь забеспокоился и начал тянуть меня домой. Наловив еще пескарей, мы поснимали с себя рубашки, связали рукава и, выпустив в них наш улов, отправились домой.
Керкусь почти бежал. Он ушел далеко и в то время, когда мы еще брели через поле, уже скрылся между домами. Но вскоре выскочил нам навстречу взъерошенный, напуганный. Глаза у него были белыми от страха:
— Михась! Михась! Иди скорее! Скорее, Михась!
— Что стряслось? — крикнул я.
— Ой, скорее! Михась! Скорее! — твердил бледный Керкусь и, когда я подбежал, почти шепотом произнес.— Беда! Теперь нам не только велосипеда, но и захудалого колеса от детской коляски не видать…
Мы вбежали во двор. И остолбенели. От наших ровных и красивых грядок не осталось и следа! Все было взрыхлено, перерыто. Нежные и свежие всходы были выщипаны, точно их аккуратно выстригли ножницами.
— А где же Хураська?! — закричал я, оглядывая неслыханное разрушение.— Где этот пес? Убежал?
— Не знаю,— сокрушенно ответил Керкусь.— Не видно его.
Он пробежался по огороду, заглядывая под каждый куст и вдруг завопил:
— Да вот он! Вот! Дрыхнет, проклятый! Ах ты, уродина несчастная! — кричал Керкусь.— На что ты только годишься? Утопить тебя мало! Что мы теперь скажем отцу? Не мог пахчу уберечь! Из-за тебя мы теперь в беду влипли. Пшол! Собака!
Тут, очевидно, он пнул Хураську ногой, потому что тот с визгом выкатился из-под кустов и пулей прошмыгнул в растворенную калитку. Только хвост его, увешанный колючками, промелькнул перед нашими глазами.
Вылез из кустов и Керкусь. В руках у него была охапка белых куриных перьев. Я с испугом уставился на него.