– …Если ты про Мокки… – начала я, понятия не имея, что скажу дальше.
– Небеса, конечно же, я не про Мокки, – он сощурился с довольным видом, явно предугадав, что я скажу именно это, что я попадусь в ловушку. – Я говорю про то, что как-то раз ты обмолвилась о шубе из лисьего меха у тебя в шкафу… Вот это было больно.
– А! – рассмеялась я.
– Ага, – вскинул брови он.
Мы помолчали. Я скорчила виноватую рожу. Тилвас пофыркал. Я пообещала похоронить шубу, как живую. Тилвас сначала опешил, потом оценил.
Потом мы еще помолчали, пытаясь изгнать этот сюрреалистичный мрак из нашего диалога. Далеко-далеко над морем разнесся тихий ликующий возглас рыбаков. Они явно поймали что-то большое. Ох, надеюсь, не кого-нибудь из протеже эндольфа, а то еще настроят морских рёххов против всего человеческого рода…
– Джерри, – серьезно сказал Тилвас, когда далекий смех затих, вновь сменившись спокойным гулом ночного моря. – Можно я тебя поцелую – так, как будто мы с тобой из какой-то другой, из какой-то очень нежной сказки? На удачу.
Глаза у него были грустные – еще бы, futurum est formidulosus[8], – и мое сердце сжалось.
– На удачу, – сказала я.
И тогда Талвани наклонился и легко поцеловал меня в уголок рта. В щеку. В острую скулу. Бесшумно – в ухо. Он совершил тот же ни к чему не обязывающий путь обратно, чтобы у меня было время понять, хочу ли я продолжения, и плевать, что за скалой спят наши спутники, один из которых окружен своими и чужими влюбленностями, как охранным заклинанием. На сей раз, когда наши губы соприкоснулись, я подалась Тилвасу навстречу.
Этот поцелуй был… будто история, которую мы писали вместе. Паузы, рифмы, полутона ощущений, быстрые, лихорадочные строки – и долгие терпкие многоточия, когда два взгляда замирают в ночи под грохот сердец и шепот заснувшего моря. Бессловесный разговор и загадочная рапсодия, звучащая в пустом позаброшенном храме. Тихое, на цыпочках, путешествие вглубь себя и другого.
Поцелуй был похож на игру, в которой мы то и дело менялись ролями, не стесняясь всех своих проявлений, желаний, остро-колкостей и уязвимостей. Мы будто оживляли друг друга, вытаскивая из глубины, трепетно преподнося второму все самое пронзительное и хрупкое, обычно дремлющее глубоко под щитами иголок.
Тилвас придерживал меня за талию, другой рукой гладил по щеке, по острым ключицам, по груди. Я обнимала его за шею, чувствовала, как нагревается его кожа, как припухают губы. Внизу живота было жарко. Мне хотелось раствориться в этом поцелуе, я и не подозревала раньше, что нежность тоже бывает такой манящей.