Мне очень хотелось завизжать при виде того, как тучные тени, поднимающиеся от земли, обгладывают браксов, но я не располагала правом на такую роскошь. Так что я просто хлестнула наших лошадей:
– Бегите! Прочь отсюда, живо! – и Тилвас, как раз распахнувший свою створку люка, пронзительно добавил им что-то на своем колдовском языке.
Кони рванули – я надеюсь, им удалось убраться, – а мы, подгоняемые жутчайшей тишиной, изредка прерываемой слабым скулежом, один за другим скатились вниз по скрипучей лесенке. Тилвас, спускавшийся последним, захлопнул железные дверцы, и нас поглотила кромешная темнота.
Пару секунд мы молчали, и только хриплое дыхание разрывало воцарившееся безмолвие.
Потом я сняла свой Блистательный перстень, провернула камень на нем и положила на пол: несколько лучей света выстрелили во все стороны и слегка подсветили окружающее пространство. Судя по сводчатым потолкам, истлевшим полкам и терпкому аромату, мы находились в бывшем винном погребе монастыря. Воздух здесь, как и снаружи, был наполнен неясной зловещей силой.
– Лучше не повышайте голос, – шепнул Тилвас, напряженно всматривающийся в границу света и тени.
– Я правильно понимаю, – едва слышно, но крайне ядовито процедил Мокки Бакоа, – что мы, образно выражаясь, отгрызли себе руку, потому что нам мешал заусенец? Свалили от браксов в объятия чего-то более страшного? Умирать – так с размахом, да, аристократишка?
– Молодец, вор, твои когнитивные способности начинают меня радовать, хотя пессимизм удручает, – рассеянно отозвался Талвани и еще чуть подался вперед, будто вслушиваясь. – Я знаю, что делать. Все будет хорошо.
Я сложила руки на груди и слегка приподняла одну бровь.
– И что же нам делать? – бесстрастно уточнила я.
Тилвас в ответ бесцеремонно сграбастал меня за руку:
– Вам – немножечко подождать вот там… – пробормотал артефактор и уверенно потащил меня куда-то во тьму подземелья. Сохранять невозмутимое достоинство в таких условиях было сложно. Мокки, чертыхнувшись, двинулся следом за нами – причем задом наперед, не желая поворачиваться спиной к люку, ведущему на улицу.
Тилвас указал на самый угол погреба: каменный пол, какие-то истлевшие тряпки, кованый сундук. Причем при виде последнего Талвани резко втянул воздух ноздрями, издал удивленное восклицание и открыл крышку. Потом достал изнутри припыленную бутылку вина, обнюхал ее по кругу – это выглядело очень странно в исполнении долговязого аристократа – и вручил Бакоа:
– Мм, сливовое! А как хорошо сохранилось! Сидите. Пейте. Болтайте – только негромко. Ждите. Я скоро вернусь.