Так начинает молодой писатель Тома Джеордже Майореску разговор о поэзии с Тудором Аргези.
На столе, как всегда, крепкий ароматный кофе (Параскива пятьдесят лет сама жарит зерна, промалывает их горячими и варит свой особый кофе).
— Так о чем будем говорить? — спрашивает Аргези гостя.
— Мне бы хотелось о стихах… О модном сейчас белом стихе.
Аргези отвечает неожиданностью:
— К белому стиху прибегаешь тогда, когда чувствуешь, что не в состоянии делать его небелым.
— Можно допустить, что белый стих со временем станет обручем?
— Обруч в творчестве — это размер, одеяние слова… Если попытаешься надеть ботинок сорок первого размера на ногу сорок пятого, не сможешь ходить. Размеры выработаны долгим опытом.
— Простите, мастер, но вы сами взорвали старые формы.
— Правильно. Но я усвоил другие.
— И свободный стих, и белый стих привыкли к своим обручам…
Аргези задумался, отпил кофе:
— Видите ли, от планеты Земля до токарного станка и звезд — все движется в едином ритме. Существуют определенные законы, которые… Проза Флобера, например, рифмована. Вообще любая проза должна быть рифмована, инструментована сообразно идее. Растрепанная проза делает идею дряблой. В стихах это более чувствительно, чем в прозе. Все дело в том, чтобы было хорошо написано. Мысль должна идти как по мостовой, а слова должны быть забиты в текст по-хозяйски. За пером нужен присмотр, иначе оно начнет вести себя по отношению к идее как молоко к кастрюле — выйдет из повиновения. Главное — это не играть в пустословие. Чтобы отработать язык, бедные наши предки пахали землю, перелопачивали ее тысячи лет. Стоит ли нам, писателям, предавать их?
— Чего должны остерегаться молодые поэты?
— Игры в поэзию. Поэзия не игра. Пусть остерегаются самодовольства и тщеславия. Они душат таланты на корню. Существуют вещи, с которыми не имеешь права баловаться. Если у тебя есть призвание, тогда ты должен понять, что поэзия — это тяжелый труд. И еще хотелось посоветовать молодым поэтам поглубже изучить самих себя и не торопиться. Все впечатления, все чувства, абсолютно все должно отстояться как вино, как пласты земли. Это происходит медленно, без суеты.
3
Знойное лето. По Бэрэганской степи мчится к Черному морю машина. На заднем сиденье Тудор и Параскива Аргези. Едут молча. Обширная степь будто витраж из желтых, зеленых, изумрудных квадратов и прямоугольников. Узкие полоски пшеницы кое-где убраны, неторопливые жнецы в подпоясанных белых холщовых рубахах шагают босыми ногами по высокой стерне и складывают снопы в крестцы, похожие на христианские храмы. Кукуруза выставила метелки и по три-четыре початка с томно-коричневыми султанами. Хороший урожай. То и дело мелькают квадратики густой конопли. Она цветет. В машину проникает степной жаркий воздух, напоенный запахом этой цветущей конопли, скошенного хлеба и опаленного горячим солнцем зеленого кукурузного листа. Сквозь ровный шум мотора Тудору Аргези послышалась дальняя мелодия.