Кроме чертовщины имелись, правда, и кое-какие соображения чисто практического свойства. Из активного ядра внезапно зашевелившихся питомцев Лицея как раз Путилов, ныне тихий советский службист, был наименее ясной фигурой, а неясность заставляет обычно присмотреться внимательней.
Характеристика из Госбанка, как и рассчитывал Печатник, оказалась вполне благополучной.
К служебным своим обязанностям статистик Путилов относится с должным усердием, на работу никогда не опаздывает, все поручения выполняет точно в срок. К секретной документации не допущен. Активный член Осоавиахима и МОПРа, аккуратно платит членские взносы. Ни в чем предосудительном не замечен.
Все было в норме. Другой характеристики, собственно, и ждать не следовало. Давным-давно канули в небытие злые недели чиновничьего саботажа, когда царские прислужники, высокопоставленные и даже мелюзга, являлись в присутствие, чтобы открыто третировать Советскую власть. Ныне они выделяются своей старательностью. И в ячейку МОПРа вступят с превеликой готовностью, — надо же помогать трудовыми гривенниками узникам международного капитала, и в осоавиахимовском тире с первого выстрела попадают в фанерного Чемберлена. Иные пошли времена, иные и песни.
Александр Сергеевич Путилов жительствовал в Басковом переулке, в дореволюционной своей барской квартире, разгороженной предприимчивыми квартирантами на множество изолированных тупичков и закоулков.
От былого великолепия удалось ему сохранить две небольшие комнатенки с окнами во двор, выгороженные в некое подобие отдельной квартирки. Общим телефоном и коммунальной ванной он предпочитал не пользоваться.
Не затрагивали его и шумные словесные перепалки, возникающие на кухне по всяческим поводам и вообще без повода. Всем жильцам была ведома занимаемая им позиция строгого невмешательства в квартирные склоки, и его перестали принимать в расчет. Стучи не стучи к нему в дверь, все равно отсидится молча, голоса не подаст.
Житейские обыкновения бывшего тайного советника могли бы, наверно, служить примером редкостного педантизма, гарантирующего его сторонникам долголетие и цветущее здоровье.
По утрам, в начале девятого часа, Александр Сергеевич выходил из дому. В чеховском пенсне на шелковом черном шнурочке, с неизменным своим портфелем из крокодиловой кожи, служившим одновременно и хозяйственной сумкой, с туго свернутым зонтиком на случай дурной ленинградской погоды.
В воротах дома ему низко кланялся старый дворник Шакир, помнивший его еще важной персоной. Сдержанно ответив на подобострастное приветствие старика, Александр Сергеевич ходким спортивным шагом направлялся на службу. С Баскова переулка сворачивал на Надеждинскую, с Надеждинской на Невский, с Невского на Фонтанку — всегда по единственному и неизменно соблюдаемому маршруту.