После суда Гашек встретился с Ярмилой и попросил показать ему сына. Она не сразу выполнила его просьбу — вначале отдала фотографию Риши и его сочинение, где было написано: «Папа, может быть, умер». Потом она устроила свидание отца и сына, но представила Гашека Рише как «пана редактора».
Безработный «пан редактор» попросил Ярмилу подыскать ему какую-нибудь службу и признался, что пишет большой роман, героем которого будет бравый солдат Швейк, когда-то выкинутый ею в мусорную корзинку, и показал ей первые главы.
Этот замысел захватил Ярмилу. Она с удовольствием взялась за чтение еще никому не известной книги и, хотя находила ее несколько грубой, не могла не смеяться. Она увидела, что талант Гашека окреп и вступил в пору своего расцвета. Ее поражало только обилие русских слов и выражений — неизбежное следствие жизни Гашека в России.
Теперь они часто встречались. Эти встречи происходили в тайне и от окружения Ярмилы, и от друзей Гашека, и от Шуры. На вопросы Шуры и Зауэра, где он пропадает, Гашек отвечал, что заходит к своей тете.
Летом Ярмила жила с сыном в Китлицах. Гашек ездил туда с новыми страницами «Швейка». Когда-то обучение русскому языку было предлогом для свиданий влюбленных Ярмы и Ярды, теперь «Швейк» стал предлогом для встреч бывших супругов. На пути их любви стало еще больше препятствий, она оказалась запретной в полном смысле этого слова. Иронически перефразируя строки мещанского романса, он назвал это чувство в письме к Ярмиле «прекрасной сказкой сердца, маем на старости лет», а в другом письме — «ужасной трагедией». Эта любовь не принесла им обоим ничего, кроме горечи. Ярмила боялась возрождения этого чувства. Путь назад был закрыт, возвращение друг к другу невозможно.
Однажды, долго ожидая Ярмилу в условленном месте, Гашек попал под ливень и сильно промок. Ярмила подарила ему свитер. Обновка Гашека восхитила сестер Зауэра. Писатель соврал, что выиграл свитер в карты.
Подарок Ярмилы не помог Гашеку. Ночью у него начался сильный жар, он задыхался от кашля, в груди и боку кололо. Гашек метался в постели, порываясь встать. Шура не отходила от него, давала ему питье, насильно укладывала, баюкала, как маленького. Гашек начал бредить.
Ему чудилось, будто он гуляет с Ярмилой на Петршине, по цветущим аллеям, а внизу, под горой, не Прага, а та деревня, где они гуляли с Ярмилой в воскресенье. Поезд, на котором они вернулись в Прагу, стоит не на вокзале, а возле сада Кинских. Потом этот поезд превратился в трансатлантический пароход. Он и Ярмила стояли на палубе. Над морем кружились альбатросы. Гашек говорил Ярмиле, что они плывут в Америку. Там он будет писать романы, издавать их, и они оба будут счастливы. Гашек говорил, а пароход, альбатросы и Ярмила куда-то исчезли. Он остался один в тесном помещении, где нечем было дышать, — то ли в каюте, то ли в комнатке на Жижкове. Открылась дверь, в комнату вошел таможенный чиновник и завел с ним нудный разговор. Гашек знал, что надо терпеливо слушать его, иначе не удастся встретиться с Ярмилой, а она ждет. Он встретился с нею, но уже не на пароходе, а на Петршине, у памятника поэту Махе. Она была совсем юная. Гашек и Ярмила все время целовались.