Получив квартиру в редакционном особняке над Кламовкой, шестьдесят крон жалованья в месяц, хозяйские харчи и два литра пива в день, как депутат рейхсрата, Гашек решил выполнить еще один долг перед Ярмилой — вернуться в лоно католической церкви.
В костеле св. Людмилы ему не повезло. Несговорчивый патер, вместо того чтобы продать раскаявшемуся атеисту фиктивное свидетельство о прохождении исповеди, разразился целой проповедью. Гашек терпеливо выслушал его, потом посоветовал:
— Пожалуйста, не бранитесь во храме божьем. Вы назвали меня слугой Сатаны, но вы ошиблись — я давно порвал с анархистами и теперь культ Сатаны не исповедую. Кроме того, вы можете накликать черта, а освящение храма после его визита обойдется вам гораздо дороже, чем спасение заблудшей души.
Настоятель монастыря святого Игнатия оказался более покладистым. Как истинно евангельский пастырь, он больше радовался овце, которая потерялась и нашлась, чем всему покорному овечьему стаду. Сделка состоялась и была скреплена церковным вином, что придавало ей особую крепость и прелесть.
Теперь Гашек мог смело смотреть в глаза Майерам. Они упорствовали, и Ярмила в знак протеста ушла из дома. Родители отыскали ее только на третий день у Хелены Милотовой. Ярмилу заставили сидеть дома и запретили встречаться с Ярдой. Она снова убежала к подруге и, когда родители нашли ее, отказалась вернуться домой. Это грозило скандалом, а скандал мог скверно отозваться на делах фирмы Майера. Родители отступили и разрешили дочери встречаться с Гашеком. Более того, они изъявили желание видеть его у себя на званом обеде, о чем встревоженная Ярмила и сообщила возлюбленному.
В назначенный день писатель, прилично одетый и причесанный, появился на улице Яна Амоса Коменского, в квартире Майеров — в их трехэтажном доходном доме, где была мастерская лепных украшений. Здесь собрались родственники и знакомые Майеров. Седовласый, полный пан Майер держался по-барски, по его бледному холеному лицу никто бы не догадался, что все эти манеры он усвоил с годами. Дед Ярмилы был бедным рабочим на мельнице, а Йозеф Майер своими силами выбился в люди, приобрел положение и состояние упорным трудом. Мать Ярмилы была стройной темноволосой женщиной, особое очарование которой придавало что-то восточное в лице — то ли разрез глаз, то ли легкая смуглота… Квартира Майеров выглядела под стать хозяевам — ничего безвкусного, напоминающего о нуворишах. Вещи в доме Майеров были не просто мебелью, а чем-то вроде фамильного герба и девиза — солидность, добротность, прочность. Даже свет роскошной газовой люстры падал не зря — он давал возможность полюбоваться убранством столовой, массивным резным буфетом, скатертью голландского полотна, серебром и хрусталем приборов, красивым лепным плафоном…