Этот отличался от своих пособников тем, как вёл себя. Словно он хозяин положения. Их хозяин. Или уже мой хозяин?
Неспешным движением он нажал на кнопку. Салон осветился тусклым светом. Первый, кто до этого додумался. И я смогла разглядеть его.
Вальяжно вытянул длинные ноги в костюмных брюках, и в глаза бросились его ботинки. Начищенные. Блестящие. Не пыльные, как у остальных. Будто он пересел в фургон из своей дорогой иномарки.
Он сидит совсем близко. На расстоянии вытянутой руки. Синие глаза отдают люминесцентным свечением. Чёрные пушистые ресницы изогнуты, обманчиво намекая на мягкость их обладателя. Но нет. Этот человек вряд ли мягкий. От него разит опасностью.
Заметил, что я изучаю его.
Но молчит. Наблюдает.
Смотрит на меня с обжигающей ненавистью. Оставляющей ожоги и незаживающие раны.
Я неосознанно сжалась, подобрала ноги ближе в попытке защититься. Сгруппироваться. Отстраниться от него.
– Что, дрянь, нравятся новые хоромы? – задаёт вопрос, а я даже не сразу соображаю, что он обращается ко мне. Хлопаю на него слипшимися от слёз ресницами и смотрю испуганно. Недоумённо.
Что я ему сделала? За что он так со мной?
Пискнула, сама не зная, что сквозь кляп. Ему это не понравилось. Захотелось услышать мой голос?
Поймал мои волосы, не так давно красиво уложенные в локоны, намотал на руку и притянул к себе. Морщась, сама приблизилась к нему в попытке избежать боли.
От долгого лежания всё тело затекло. Я с трудом чувствовала конечности. Тут же повалилась бы на бок. Ноги словно испарились. Но его сил хватило, чтобы удержать меня на коленях.
В отличие от меня, от него хорошо пахло. Свежестью. Изысканным одеколоном. Накрахмаленной рубашкой. Кожей салона автомобиля и мягким ароматом табака. Моя же одежда пропиталась потом и страхом. Как давно мы едем? Сознание путалось. Меня наверняка чем-то опоили.
Его палец оказался за тканью, перетягивающей мой рот. Опустил её вниз. На шею.
– Тут можешь кричать сколько влезет. Никто не услышит и не поможет, – обращается ко мне. Голос грубый. С хрипотцой.
Акцент лёгкий, едва заметный. Будто он прожил долгое время за границей. Не в России. И уж точно не на Кавказе, хотя его борода, скрывающая нижнюю половину лица, намекала на обратное.
– Пить, – еле ворочая языком, прошу.
Кричать… Смешно. Я едва услышала собственный голос.
Он смотрит на меня как на грязное, дикое животное. С отвращением и ненавистью. Оставит умирать от обезвоживания? За время пути, мне кажется, вся влага выходила через поры. Жара стояла несусветная. Голова гудела. Должно быть, фургон от палящего солнца нагревался, как сковородка. И лишь скудный поток холодного воздуха от кондиционера не дал мне задохнуться.