– Труд сделал из обезьяны человека, может, и из шлюхи сможет, – выдаёт привычное оскорбление, от которого мне хочется огреть его чем-то тяжёлым.
Понимаю, что он-то как раз меня за человека и не считает. Я для него не более чем предмет интерьера. Мужчине в его мире дозволено всё, а женщине – ничего.
– Судя по всему, тебе труд не помог, – замечаю, приподнимая бровь.
Жаль, что мои слова его не задевают. По крайней мере, он не подаёт виду. Хотя я подозреваю, что он не привык, чтобы девушки общались с ним в такой манере. А не исполняли тут же любую прихоть падишаха.
Лениво выпрямляется, обходит меня, изучая со всех сторон. Наслаждаясь открывающимся видом. Ему кажется, он унижает меня. А мне кажется, унижение – это лечь в постель к тому, кто тебя хочет раздавить, как букашку.
Замечаю краем глаза, как люди, работавшие поблизости, интересуются тем, что их хозяин наведался в коровник. Готова биться об заклад – это путешествие из своей гостиной, устланной персидскими коврами, он совершил первый раз в жизни.
Меня несколько смущает получаемое внимание. Народ будто сериал на канале «Россия» наблюдает. Шушукаются, переглядываются. Весело им.
Подходит ко мне вплотную, ударяясь своим ботинком об мою обувь, смотрит с высоты своего роста. А я сжимаю со всей силы черенок, сдерживая себя от того, чтобы не использовать его в качестве оружия.
Мне ещё не доводилось так близко к нему находиться при свете дня. Я вижу лучики морщинок, расползающиеся от уголков глаз. На фоне смуглой кожи цвет радужки кажется ярче. Принимая оттенок незабудки.
Взгляд падает на его губы. Против воли задерживаясь на них. Единственное пришедшее на ум определение – порочные. От их вида у меня во рту всё пересыхает, а дыхание сбивается.
Самое позорное, он заметил мою реакцию. Поймал на месте преступления, вызывая острое чувство стыда. Думала, он сейчас рассмеётся мне в лицо. Унизит в очередной раз.
Но вместо этого опустился чуть ниже, втягивая воздух в паре сантиметров от моей шеи. Заставляя ощутить на коже его прохладное дыхание. Замираю, не понимая, что происходит и почему он так странно себя ведёт.
Обнюхивает, как животное. Морщит свой благородный нос, будто ожидал, что после уборки навоза я буду благоухать розами.
– Сегодня приедут мои товарищи, – заявляет, делая многозначительную паузу, и убирает мне за ухо выбившуюся из косы прядь. Это движение со стороны может показаться проявлением заботы. Однако я чую в нём лишь желание маньяка подступиться к жертве. – И от тебя зависит, увидят они твоё лицо или нет.
Смотрю на него большими глазами. Его голос звучит так спокойно и жёстко, что я понимаю – эти люди могут знать Сабурова и мою сестру.