– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– А еще Гайдар мне тогда объяснил, почему берет экспортную пошлину (я до тех пор слышал только про импортную): «Если мы не будем брать экспортную пошлину с нефтепродуктов, газа, откуда тогда в России вообще будут деньги?»
– Ваша экономическая политика как-то отличалась от той, что была в Эстонии и Литве?
– Не фундаментально. Мы, например, по-другому вводили деньги. Эстонцы сразу ввели кроны. Мы же, как и литовцы, сначала ввели промежуточную валюту – латвийский рубль; на нем мы выдержали 951 % инфляции в 1992 году (в Эстонии было 1052 %). Но мы быстрее ее сбили, и в начале 1993 года она была уже всего 25 %. И когда весной 1993 года мы ввели национальную валюту – лат, инфляция установилась на уровне примерно 10 % с небольшим.
Надо сказать, что иногда нам просто везло. Мы бы все равно ввели свои деньги, но процесс ускорил следующий случай. Как-то приходит ко мне офицер КГБ и вручает конверт. Открываю, а там решение министра [финансов СССР] Валентина Павлова об изъятии больших денежных банкнот из оборота. Все ясно. Значит, никому ничего не сообщают и проводят конфискационную денежную реформу. Я собираю правительство: «У вас 40 минут, чтобы решить свои проблемы». И мы в течение дня приняли решение, что выходим на свои деньги. В течение дня!
– Не кусали локти, уйдя из Союза?
– Некогда нам было. Мы должны были думать, как выживать и одновременно проводить реформы. А еще преодолевать сопротивление.
– Кто сопротивлялся?
– Компартия наша. Хотели заводы силком затащить во всероссийские холдинги. Мы действовали симметрично России, заявившей при разделе: мол, все, что в Российской Федерации, – российское. Ну, если они так, то и мы сказали: все, что у нас в Латвии, – латышское. Чтобы заводы хоть как-то выжили, мы разрешили им продавать свою продукцию по любой цене, в том числе и за границей. Мы завлекали их либеральными методами: никакого административного давления, в отличие от того, что предлагали коммунисты и Интерфронт. У меня тогда была практика лично встречаться с руководителями промышленных предприятий, колхозов и местных советов – это более 400 человек раз в месяц. На этих встречах говорили обе стороны, выражали претензии, вносили предложения. Мне удалось создать доверительные отношения, и в решающий момент, во время путча ГКЧП, практически все руководители встали на нашу сторону.
– И тем не менее вам пришлось уйти в отставку, а Народный фронт на волне экономических трудностей 1993 года почти потерял поддержку.
– Хорошо, что Народный фронт не был партией. Его заслуга и в том, что он стал источником партийной системы новой Латвии – разные партии вышли из него, и к 1993-му члены НФЛ разделились по ним. Я не ушел ни в какую партию по одной причине: все другие начали критиковать то, что делали мы в первом правительстве. Я сказал: «Товарищи, господа, мы ведь это вместе делали – что я, буду сам себя критиковать?» И ушел из политики. Уехал в Германию, получил стипендию на шесть месяцев, учился экономике и финансам. И это мне очень помогло во втором правительстве – в 1998-м, в год российского дефолта, я стал министром финансов Латвии. А через десять лет еще раз стал премьером. Это случилось в годы самого большого мирового кризиса – с 2008-го по 2010-й.