— Не знаю, — ответил Каспар, хотя прекрасно знал, что машина Бернсона. Машина Якоба Бернсона, отца Юстины. — Не знаю, — повторил он.
— Ну, конечно, не знаете! А вот кашу заварить, это вы знаете… Так, так. Значит, ты дома… Может, телевизор посмотришь? Заходи, там народ собрался, интересная передача. Я свою мамочку (так директор называл жену) никак оттуда не вытащу, а ей пора корову доить. Ни за что не хочет уходить. «Сейчас, сейчас». И сидит. Может, мне самому прикажете доить корову? Ну ладно, Каспар, вижу, ты устал. Иди, отдыхай. Завтра дизель надо починить, поезжай проведай, что там стряслось. Постой, постой, да ведь ты теперь без Рейниса! Совсем забыл. Одному тебе не справиться, нужен помощник. Но об этом завтра потолкуем. Видно, Харису придется разъезжать с тобою в паре.
Да, Рейнис уехал.
По скрипучим деревянным ступеням Каспар поднялся на второй этаж, в темноте нащупал дверь своей комнаты и чиркнул спичкой. Все было как прежде — тот же лист, приколотый кнопками. Выдумка Хариса. «В каждом деле должен быть порядок», — сказал он и, раздобыв лист плотной бумаги, велел каждому написать имя и фамилию.
Харис Даугул
Рейнис Межвид
Каспар Аматниек
Вот и все обитатели комнаты. А соседняя дверь ведет в комнату Язепа, тот живет и будет жить один. Так распорядился директор. Язеп заслужил отдельную комнату. Теперь Рейниса вроде бы надо вычеркнуть из списка, раз он уехал. Каспар уже отыскал в кармане огрызок карандаша, да передумал: как он может зачеркнуть то, что написано рукой Рейниса. Придет новый жилец, пусть сам потрудится вписать свою фамилию.
В продолговатой комнате стояли три железные кровати, в головах каждой по тумбочке, у единственного окна в шесть клеток — стол, застеленный белой скатертью, на нем стопка книг, чернильница с ручками и круглый репродуктор. По обеим сторонам двери развешана одежда, на полу — ботинки. У стены переносная печка с духовкой — из белого кафеля на высоких металлических ножках. На ней сковородка, прикрытая куском картона.
Каспар подсел к столу, включил радио и тут же выключил: с тишиной приятней. За окном чернел осенний вечер. Хорошо сидеть в комнате, теплой, светлой, и думать о том, что творится снаружи. Где-то теперь мчатся автомобили, по бульварам гуляют люди. Через Даугаву плывет паром, плывет к другому берегу, окутанному мглой, и гулко вздрагивает туго натянутый трос, а с порогов доносится вековечный, никогда не смолкающий шум, будто там поверженный гигант силится подняться, превратив реку в бурлящий водоворот с белой пеной по краям. А на крутом берегу затаился старый парк. Словно заколдованные воины, лежат огромные серые валуны, безучастно взирают на мрачный, грозный поток, и кажется, хранят они древнюю сокровенную тайну, только и ждут условного знака.