Может, сходить туда сегодня? Сходить в последний раз, и пускай тогда зарастают тропы.
Нет, Каспар, ты должен заниматься. Три часа ежедневно должен просиживать за книгами. Даже вечерами после изнурительной работы, когда ни о чем, кроме сна, не хочется думать. Это жестокое правило, ты обкрадываешь свою молодость, но ты сам установил его и должен выполнять. Твоя рабочая гордость — вот что дает силы, но сегодня, так и быть, все-таки сходишь туда — в последний раз.
Он отложил книги, потушил свет. Снизу, из кабинета директора, доносился неестественный и зычный голос телевизора. Во дворе было тихо. Сразу за порогом стеной вставала ночь. Но Каспар знал дорогу. Он не раз ходил этой тропой.
За службами и прудом начинался старый парк. Давно уже выветрился запах таволги и клевера, воздух влажный, под ногами скользкая опавшая листва. Стволы в темноте едва различимы — их скорее можно ощутить, чем разглядеть, — и непробудная тишина окутала голые ветви.
Это Лунная поляна. Их Лунная поляна — так ее называла Юстина. Словно башни, вздымаются клены и дубы. Стоит закрыть глаза, и увидишь их густые, зеленые, уходящие к небу кроны, а с высоты будет светить большая желтая луна.
Каспар замер. Ему показалось, будто он слышит песню, ту самую, без слов, что пела Юстина. Ну, конечно, показалось. Тишина, и только далекий однообразный шум Даугавы. Там, внизу, ее волны таранили пороги.
Вот и камни древней речной ложбины. Влажные, вросшие в землю валуны. Каспар присел на одну из глыб и глянул во тьму под ногами. Внизу смутно угадывался речной поток, оттуда и доносился шум порогов. Из окна дома паромщика на том берегу вырвался луч света. На горизонте, то рассекая мглу, то растворяясь в ней, метались лучи фар проезжавших машин.
Каспар обхватил лицо ладонями. И опять зазвучала та песня без слов, та дивная мелодия. Как началась она и где он услышал ее впервые?
Летом. Все случилось летом.
Зеленый грузовик с надстроенной будкой поверх кузова — разъездная ремонтная мастерская леспромхоза — возвращался на базу с отдаленного лесопункта. Старенькая машина, дребезжа и громыхая, тащилась по ухабистой дороге. Любой мало-мальски уважающий себя шофер считал своим долгом обогнать драндулет, и потому перед ним все время клубились тучи пыли. Давясь ею, он чихал и фыркал, из последних сил карабкался в гору, потом, неловко подпрыгивая, катился вниз, а облаку пыли конца не видать. Рано утром, еще до восхода солнца, оно вставало над дорогой и висело до поздней ночи. Лишь когда редел поток машин, оно, утомленное, спадало. Пыль покрывала придорожные деревья, дома, репейник; каждый листик, каждая травинка от нее казались седыми. Все стекла плотно задраены, но пыль каким-то образом проникала и в кабину, оседала на стенах, щекотала ноздри, скрипела на зубах. Дни стояли жаркие. Даже ночью тронешь ладонью камень, и почувствуешь скрытое в нем солнце, хотя львиную долю его уже поглотила земля, Даугава, и само лето, щедрое, прекрасное.