Но сказать ничего не сказал. Как-никак свой. Попробуй спроси с него деньги, еще директору пожалуется, потом оправдывайся.
Взбежав наверх в свою комнату, Каспар наскоро умылся, переоделся. Вошел Харис, критическим взглядом окинул друга и покачал головой.
— Не годится. Рубашка еще сойдет, но брюки… Посмотри, на что они похожи?
Да, брюки в самом деле оставляли желать лучшего. Харис прав. Этот костюм Каспар купил вскоре после демобилизации с единственным расчетом: практично и дешево.
— Такие давно из моды вышли, — продолжал Харис. — Кто теперь носит широкие штанины? Одна деревенщина… В Риге таких не увидишь.
Харис снял с гвоздя свои новые брюки и кинул их Каспару.
— Натягивай. Коротковаты немного, да не беда, приспустишь пониже — и порядок. Вот так. Совсем другой парень! А теперь — молочка на дорогу. Ничего, подождет. Лучше опоздать, чем раньше прийти!
На плите стоял большой глиняный кувшин, до краев полный молоком, поверху плавал желтоватый слой сливок.
— Нет, ты выпей, — настаивал Харис. — Мне все равно не одолеть. С детства терпеть не могу молоко. Должно быть, мать перекормила. Простоквашу еще туда-сюда. А насчет колес от вагонетки не узнал? Я пока две гири раздобыл.
Но Каспару было не до молока и не до гирь. Хлопнув дверью, скатился вниз по лестнице и торопливо зашагал по тропинке.
Последние лучи солнца еще золотили макушки деревьев, но в старом парке уже сплетались тени, скоро они загустеют, обернутся в сумерки, растают с первыми лучами солнца, так и не успев превратиться в темноту. Летом недолог путь солнца по заморским странам, — не успеешь оглянуться, уже воротилось.
Вот здесь, на этом месте, они тогда расстались с Юстиной. Каспар остановился. Еще шаг-другой, и станет видна эстрада. «Но что я ей скажу, когда увижу? Может, слова придут сами собой, как вчера? Может быть… Только бы снова увидеть ее! Об этом ты только и думал весь день, и вот теперь, когда осталось несколько шагов, ноги будто подкашиваются, робость закрадывается в душу. Что с тобой, Каспар? Что случилось? Сегодня она не поет. Совсем тихо, только внизу, под кручей, шумят пороги. Ну, я пошел. Вот сейчас пойду…»
На эстраде никого не было. Пусты ряды скамеек. Не веря глазам, Каспар взобрался на дощатую сцену, заглянул во все углы. Юстина не пришла… Спрыгнул на траву и, пройдя поляну, сел на последнюю скамейку. Над эстрадой в окружении гирлянд из дубовых листьев висел кумач. На нем белой краской было выведено: «Наклонись, зеленая дубрава, позволь песне пролететь». А Юстина не пришла…
Может, задержалась, может, еще придет? Но время шло. Опускались сумерки, и Каспар почувствовал отчетливо и остро: Юстина не придет.