– Вы больны? – грубовато спросил Дубовик.
– Я бы даже умереть сейчас согласился, – каким-то неживым голосом ответил следователь.
– Герман Борисович! Вы ли это? – подполковник внимательно посмотрел в глаза Моршанского, тот сморщился, как от зубной боли.
– Перестаньте буравить меня вашим стальным взглядом. На лопатки вы меня ещё не уложили.
– А что, появилась такая возможность? – уголки губ подполковника дрогнули в усмешке.
– Не надейтесь. – Моршанский вздохнул. – Мне надо поговорить с вами наедине, – он просительно взглянул на Дубовика, потом перевел взгляд на Герасюка.
– Нет проблем, – поднял ладони эксперт. – Удаляюсь!
Когда за ним закрылась дверь, следователь тяжело поднялся со стула и подошел к окну.
– Выслушайте меня беспристрастно.
– Слушаю, – Дубовик сел на деревянный диванчик, закинув ногу на ногу и глядя на спину Моршанского, ощущая какое-то неприятное покалывание в кончиках пальцев. «Неужели сдают нервы?» – отрешенно подумал он, не услышав первых тихих слов следователя.
– Этот мужчина, которого нашли в медвежьей яме, два дня назад был у меня.
– Что вы сказали? – переспросил подполковник, думая, что ослышался.
Моршанский повторил фразу, добавив:
– Он кого-то подозревал в убийстве. Убийствах… Звал меня собой, чтобы что-то показать на месте.
– А-а, понятно… Вы, по своему обыкновению, Герман Борисович, с недоверием отнеслись к его словам. И что? Что вы хотите от меня?
– Понимаете, Ситникова видела, что этот человек был у меня, дожидался, пока я поу… освобожусь, а потом вдруг ушел. Это был вечер, а на следующий день мне просто было некогда разыскивать его, вы же понимаете? – Моршанский повернулся к Дубовику: лицо его горело.
– А, кажется, понимаю. Только, простите, я не папа Римский и индульгенций не раздаю. – Он с легким презрением посмотрел в глаза следователя.
– Я понимаю вас… – Моршанский снова отвернулся. – Мне бы не хотелось, чтобы меня здесь обвинили в перегибах, недальновидности, невнимании, неумении работать с людьми… Я обыкновенный человек со всеми своими недостатками. Со всяким может случиться такое…
– К чему это резонёрство? И, собственно, что случилось? Как вести следствие и что делать, вы, как представитель закона, знаете лучше других, так и поставьте всё на свои места, так, как считаете нужным, если боитесь признаться в ошибках, – Дубовик презрительно скривил губы.
Повисло долгое молчание.
Моршанский вдруг понял, что напрасно затеял этот разговор. Каяться, и в самом деле, было необязательно. А теперь выходило, что он признался человеку, которого ненавидел, в своей низости перед другим, уже погибшим, возможно, по его вине человеком. Следователь почувствовал на себе тяжелый взгляд Дубовика и, резко повернувшись, встретился с ним глазами.