– Так, давай без этих реверансов! – строго произнес Дубовик. – Как девка красная, честное слово! Итак, обо всем по порядку! Я слушаю!
– Ну, в общем, я в ту ночь, это… был у своей… у Тоньки, значит… – замямлил Сурков.
– Кто такая Тонька?
– Так это… того… зазноба, что ли, моя… – парень закряхтел, вызвав снисходительную улыбку подполковника.
– Фамилия у твоей зазнобы есть?
– Ко… кошкина… – прошелестел Сурков.
Дубовик улыбнулся:
– Так Кошкина или Кокошкина?
– Правильно Кокошкина, – кивнул Сурков.
– Ну, и дальше что? Я так и буду с тебя по слову вытягивать? Мне ведь работать надо! – опять перешел на строгий тон подполковник.
– Вы… это… вы простите меня… Я к Тоньке-то хожу, а у неё муж в армии… Вот!.. – выдохнул Сурков.
– А-а, поня-ятно!.. Ладно, меня твои амуры не интересуют! – Андрей Ефимович посмотрел на часы: – Так, парень, у тебя ровно пять минут, больше твоих протяжных стонов я выслушивать не намерен. Выпишу повестку.
– Ага, ладно, – Сурков заметно подобрался. – В общем, это… Я к Тоньке только по ночам ходил… хожу… Когда мать её в ночную смену на коровник уходит. Дед у них старый глухой, на печи всегда, за занавеской, сроду никого не видит, ну, а мы, если лето, то на сеновале, или в Тонькиной комнатушке… Ну, тогда, значит, она меня проводить вышла, ещё темно, чтобы ну, это… никто не видел… Стоим, целуемся на прощание… а тут вроде собака заворчала, я голову повернул, гляжу – мужик какой-то к Правлению идет. «Чего это, – думаю, – в четыре часа – мы всегда до четырех с Тонькой-то – кому-то понадобилось в Правление идти?», а тот минут через пять уже назад – бегом! И вот, когда он, значит, прошмыгнул туда, будто крик, такой глухой, протяжный послышался, я думал, что почудилось… Вот, значит, а тут он назад, после крика этого… Вот и всё!
– Никого не признал в этом человеке?
– Не-а, он в плаще был с капюшоном, темно, едва различил… – замотал кудрями Сурков.
– Собака, говоришь, заворчала? А остальные?
– Да так, подбрёхивали кое-где, но не лаяли, своих-то они знают, если лают – только для порядка, – чувствовалось, что парень приобрел уверенность, стал говорить спокойнее, не заикаясь.
– Про смерть Михея когда узнал?
– Днем, когда и все… – Сурков опять опустил глаза. – Я тогда подумал, что к Михейке мог тот придти, да испугался…
– Чего испугался-то? С такими кувалдами? – Дубовик постучал по лежащей на спинке сиденья руке Суркова. – Эх ты!
– Так все бы догадались, что я к Тоньке ходил, а у неё муж в армии, – опять завздыхал парень.
– Ну и что? Помахались бы, подбили глаз один другому – велика важность! А если любишь девушку, чего же скрывать? За неё драться надо!