Еще больше чувство дезориентации усиливается тем, что пандемия действует на множестве уровней. Ведущий немецкий вирусолог Кристиан Дростен отметил, что пандемия – не просто научное или медицинское явление, а природная катастрофа>78, и следует добавить, что это также социальное, экономическое и идеологическое явление: его фактическое воздействие явно сочетает в себе все эти уровни. Например, CNN сообщает, что «в Японии в ноябре от самоубийств умерло больше людей, чем от ковида за весь 2020 год. И больше всего жертв среди женщин»>79. Однако, учитывая, что большинство этих людей покончили с собой из-за тяжелого положения, в которое их поставила пандемия, их смерти можно считать сопутствующим ущербом. Связь между пандемией и экономикой очевидна на западных Балканах, где больницы переполнены. Как сказал один боснийский врач: «Мы можем работать за троих, но не за пятерых»>80. Невозможно осознать этот кризис без учета «кризиса утечки мозгов, когда многообещающие молодые врачи и медсестры уезжают в поисках лучшей заработной платы и обучения за границей». Катастрофические последствия пандемии здесь явно усугубляются эмиграцией рабочей силы.
Поэтому мы можем с уверенностью заключить, что если пандемия COVID-19 действительно будет протекать тремя волнами, то характер каждой волны будет разным. В первой волне наше внимание, по понятным причинам, было сосредоточено на собственном физическом здоровье, на предотвращении бесконтрольного распространения вируса, поэтому большинство стран приняли карантин и меры социального дистанцирования. Хотя во время второй волны число инфицированных намного выше, страх перед долгосрочными экономическими последствиями все же является преобладающим фактором. И если внедрение вакцин не предотвратит третью волну, то можно с уверенностью утверждать, что наше внимание будет сосредоточено на собственном психическом здоровье, на губительных психических последствиях исчезновения нормальной социальной жизни.
Главный выбор, перед которым мы стоим, таков: должны ли мы стремиться к возвращению (прежней) нормальности или же мы должны признать, что пандемия является одним из признаков начала новой «постчеловеческой» эры («постчеловеческой» в смысле нашего основного представления о том, что значит быть человеком)? Очевидно, что это не просто выбор, касающийся нашей психической жизни, но и в некотором смысле «онтологический» выбор, касающийся всего нашего отношения к тому, что мы воспринимаем как реальность.
Конфликты между различными способами борьбы с пандемией – это не конфликты между различными медицинскими мнениями, а серьезные экзистенциальные конфликты. Вот как Бренден Дилли, техасец и ведущий ток-шоу, объяснил, почему он не носит маску: «Лучше быть мертвым, чем придурком. Да, я говорю буквально. Я лучше умру, чем буду выглядеть идиотом прямо сейчас». Дилли отказывается носить маску, поскольку, по его мнению, ношение маски унижает человеческое достоинство на самом базовом уровне. Таким образом, на кону наше фундаментальное отношение к человеческой жизни. Являемся ли мы, как Дилли, либертарианцами, отвергающими все, что посягает на наши индивидуальные свободы? Или мы утилитаристы, готовые пожертвовать тысячами жизней ради экономического благополучия большинства? Или авторитаристы, убежденные, что только строгий государственный контроль и регулирование могут спасти нас? А может быть, мы спиритуалисты «новой эры», считающие пандемию предупреждением от Природы, наказанием за эксплуатацию природных ресурсов? Полагаем ли мы, что Бог просто испытывает нас и в конечном итоге поможет нам найти выход? Каждая из этих позиций опирается на конкретное представление о том, что такое люди, раскрывая ту степень, в которой все мы, в некотором смысле, являемся философами.