– Да. Я тоже его люблю.
Возможно, это было преувеличением.
То есть любил я, скорее, свое представление о Бабу.
А представление сильно отличалось от реальности.
Утром Лале подскочила первой. Она носилась туда-сюда по коридору, пела песни во все горло и танцевала, громко шлепая ножками по плитке. Потом сестра приоткрыла дверь и заглянула ко мне в комнату.
– Доброе утро, Лале.
– Sobh bekheir![15]
– Хочешь позавтракать?
– Baleh[16].
– Хорошо. Я сейчас приду.
Я натянул носки и пошел за ней в кухню.
Благодаря нам с мамой предположить, что вчера здесь праздновали Навруз, было невозможно. Я даже протер все поверхности и плиту.
Лале сунула носик в холодильник. Он был до отказа наполнен всякими остатками, так что света на самой верхней полке хватало только на то, чтобы осветить ее саму, ниже он просто не пробивался.
– Noon-o paneer mekham[17].
Лале вошла в режим говорения исключительно на фарси, но хотя бы выбирала выражения, которые мне было под силу понять.
Я достал сыр фета из самого верхнего уголка дверцы холодильника.
– Хочешь, я подогрею тебе хлеб?
– Baleh!
Тарелки Лале было не достать, но зато она раздобыла для нас чистые ножи. Когда звякнул тостер (а я даже хотел, чтобы в этот момент включалась настоящая сирена или что-то вроде этого – настолько ультрасовременно он выглядел), я положил на дно корзинки одно из полотенец Маму и наполнил ее хлебом.
– Чаю хочешь?
Лале кивнула и вынула из корзинки кусок сангака больше, чем ее голова. Она швырнула его на тарелку и подула на пальцы: хлеб был очень горячий.
После завтрака мы с Лале уселись в гостиной. Я читал «Властелина колец», она смотрела очередную иранскую мыльную оперу. В Америке я никогда не смотрел мыльных опер, так что сравнить было не с чем, но иранские казались совершенно абсурдными.
Все до одного персонажи как будто бы пытались подражать игре Уильяма Шетнера[18].
А сестре нравилось.
– Посмотри, какая шуба! – Лале наконец переключилась на английский, чтобы комментировать происходящее в телике.
На экране пожилая женщина сидела за столом в роскошном ресторане в смехотворной белой шубе, которая своими цветом и размером делала ее похожей на белую медведицу.
– Вот это да.
Так нас и застала Маму: Лале хохотала над тем, что показывали по телевизору, а я читал книжку и при необходимости соглашался в чем-то с сестрой.
– Sobh bekheir! – сказала сестра, снова перейдя на фарси, стоило только возникнуть восприимчивой аудитории.
– Sobh bekheir, Лале-джан. – Маму поцеловала сначала Лале, а потом и меня. – Вы позавтракали?
– Baleh.
– В корзинке там еще теплый сангак, – сказал я. – Могу чаю заварить.