Я не понимал иранской одержимости французскими заимствованиями.
Минареты Пятничной мечети сверкали на солнце, а я тем временем при помощи языка пытался выковырять кусочек салата из щели между зубами.
Во рту все еще ощущался сладкий мятный привкус секанджабина.
Его приготовил мой дедушка.
– Сухраб?
– А?
– Что ты имел в виду вчера? Когда мы говорили о Бабу… Ты сказал, что он повел себя не так, как обычно?
– Он был сам не свой вчера. Это из-за опухоли.
– Но ты его давно знаешь. Так ведь?
Сухраб кивнул.
– Они с Маму так нам помогали. Когда отца посадили.
– А каким он был раньше?
Сухраб опустил ладонь с моего плеча и сложил руки на коленях. Какое-то время он жевал губу.
– Помню один случай. Три-четыре года назад. Маму и Бабу пришли к нам на горме-сабзи. Мама любит его готовить.
Горме-сабзи – это такое рагу с огромным количеством трав и зелени. Я к нему отношусь с подозрением, потому что в него кладут красную фасоль сорта кидни, которая выглядит как крошечные глазки, эдакие трупные огоньки, которые загораются в зеленом тушеном болоте, чтобы завлечь в могилы утомленных хоббитов.
– Бабу тогда только что купил новый телефон. Просил у меня помощи. Бабу не очень дружит с техникой.
– Правда?
– Да. Я и с компьютером им помогаю. Чтобы они могли созваниваться с твоей мамой по скайпу.
– О. Спасибо.
– Не за что. Я люблю твоих бабушку с дедушкой. – Сухраб ударил меня по плечу. – Так вот. Он пытался поставить на заставку твое фото. Из школы.
– Мое?
– Да. Так был горд. Он всегда рассказывает о своих американских внуках. Постоянно.
Какая-то бессмыслица.
Ардешир Бахрами? Гордится мной?
Он же даже не был со мной знаком.
Сухраб был для него внуком в большей степени, чем я когда-то смогу рассчитывать.
– Он столько о тебе говорил. Когда ты приехал, мне показалось, что я тебя уже знаю. Я заранее знал, что мы подружимся.
Горло сжалось; я не мог произнести ни звука.
Мне страшно нравилось, что Сухраб умеет говорить такие вещи и не чувствовать себя при этом чудаком. Что внутри него не существует никаких стен.
– Жаль, что я тогда его не знал, – сказал я. – Жаль, что…
Меня оборвал звук азана. Здесь, на крыше, его звучание было громче и чище, богаче, чем мне удавалось услышать раньше.
Мы слушали голос, произносивший слова нараспев через динамики, и я представлял, как в Пятничной мечети все встают на колени для молитвы, как все жители Йезда внемлют призыву – и даже за пределами города. Целая нейронная сеть по всей стране, захватывающая иранскую диаспору по всей планете.
В тот момент я по-настоящему ощущал себя персом, хотя не понимал слов. Хотя даже не был мусульманином.