Думал о том, что она и с моей депрессией тоже вынуждена бороться и насколько, должно быть, ей тяжелее с нами обоими.
Думал, как, наверное, сложно и больно: хотеть помочь и не иметь такой возможности.
По-настоящему.
Моя мама была сильной и стойкой, как Башни Молчания.
Такой же была и Маму. Она расцеловала меня в обе щеки.
– Ты самый милый мальчик из всех, кого я знаю, маман, – сказала она.
– Дарий?
Лале обняла меня за талию.
– Я всегда буду твоим другом.
Я присел на корточки и поцеловал Лале в щечку.
– Я знаю, Лале.
– Я тебе там чай приготовила. Ко дню рождения. Он в чайничке. И я даже сахара туда не положила.
– Спасибо.
Лале снова обняла меня. И прошептала на ушко:
– Если хочешь, можешь сам его добавить.
Эти слова заставили меня улыбнуться.
– Договорились.
Странно было идти по улицам Йезда с отцом, а не с Сухрабом.
Странно, но тоже хорошо.
Папа показывал мне разные двери, которые ему нравились, или бадгиры, которые его особенно впечатлили. Но не останавливался, чтобы сделать набросок. Свой блокнот он оставил дома.
– Хочу провести время с тобой, – объяснил он.
Я не знал, как относиться к такому повышенному вниманию со стороны отца.
Казалось, наша норма взаимодействия выросла как минимум на порядок.
Но мне это нравилось.
Минареты Пятничной мечети оказались даже выше, чем бадгир в саду Доулетабад. Запрокинув голову, я внимательно рассматривал их.
– Ого.
– Ого-го, – согласился отец.
Мы пересекли двор с фонтанами, изучая минареты и огромную арку с заострением по центру, которая возвышалась над нами. Было такое чувство, что нас проглотил гигантский небесный хищник.
Отец лишился дара речи.
Я знал – и ему не обязательно было признаваться в этом вслух, – что он влюбился в это место.
Залы были пусты. Время утренних молитв подошло к концу, поэтому в мечети почти никого не было. Исключение составляли только туристы вроде нас. Наши шаги отражались от стен многократным эхом. Мои парадно-выходные туфли скрипели на гладкой плитке.
Мне еще нужно было забрать свои «вансы» из дома Сухраба, но мама пообещала принести их сегодня с собой.
Я рассматривал отца, пока он внимательно изучал изразцовую отделку на потолке: бесконечные геометрические узоры, которые наводили на мысль о путешествии сквозь кротовую нору. Лицо папы было расслабленно: ни улыбки, ни хмурого выражения. Все его стены пали.
Отец никогда не скрывал от меня своей депрессии. По-настоящему – никогда.
Но я даже не подозревал, как был близок к тому, чтобы его потерять.
Как он боролся за то, чтобы остаться рядом с нами, даже если для этого вынужден был превратиться в дрона Борга.