Маму повела Бабу в дом, тихо разговаривая на фарси. Папа впустил внутрь Лале и ждал маму у двери.
Я поднырнул под папину руку, которая лежала на дверном косяке, и вошел в дом. Обернувшись, я увидел, что отец обнимает маму и целует ее волосы, а мама дрожит и плачет, прильнув к нему.
Я не знал, что делать.
Дарий Великий, возможно, знал бы. Но я – нет.
Я пошел в кухню, чтобы заварить чаю.
Необязательный и унизительный урок Бабу по завариванию чая принес одну существенную пользу: теперь я знал, где у Маму хранятся чай и кардамон.
Когда чай был готов, я налил его в чашку и постучался в дверь на застекленную террасу.
– Бабу? Хочешь чаю?
– Зайди, – ответил дед, напомнив мне Пикарда.
Бабу переоделся в простую белую рубашку и свободные белые штаны с поясом-кулиской. Штаны были натянуты почти до самой груди. Он сидел на полу, перед ним была расстелена персидская скатерть с голубым узором, на которой дедушка с помощью Лале перебирал зелень. Теплый свет настольной лампы смягчал морщины на лице Бабу и наполнял сиянием его взгляд. Даже усы его казались теперь более дружелюбными.
– Дариуш-джан. Заходи. Садись. – Дед кивнул в сторону дивана за его спиной и продолжил разбирать стебли свежей кинзы, которую брал из дуршлага рядом с собой. Время от времени он передавал некоторые стебли Лале, чтобы она отобрала плохие веточки.
– М-м… – Я протянул Бабу чашку чаю и кусочек сахара. При ближайшем рассмотрении цвет его лица не был таким приятным. Он был скорее серым.
Мне не нравилось видеть Бабу таким.
Кажется, мне больше нравилось смотреть на него через экран компьютера.
Это нормально.
Правда ведь?
– Мáму свою видел? – Дедушка ткнул ножом в странную рамку на стене, которая будто была сделана из кованого железа. Это была рамка с шестью овальными окошками для фото, и из каждого на меня смотрела мама: мама – совсем младенец, мама – маленькая девочка, играющая с дядей Джамшидом и дядей Сохейлом, мама со всей семьей за хафт сином, накрытым к Наврузу. И еще там был один потрясающий мамин портрет: она смотрит в объектив через плечо, натягивая головной платок.
Ширин Келлнер (урожденная Бахрами) могла бы быть супермоделью.
– Никогда не думал, что она переедет в Америку, – сказал Бабу. – Но именно так она и поступила.
Я чувствовал, что Бабу хотел сказать что-то еще, но не стал.
– У нее все сложилось, – продолжил Бабу. – Она вышла за твоего отца.
Это была первая любезность (ну, почти любезность), которую Бабу произнес в отношении отца.
– И у нее родились ты и Лале.
Услышав свое имя, Лале подняла взгляд, и Бабу дал ей охапку листьев базилика из дуршлага, завернутых во влажное бумажное полотенце. Он сказал ей что-то на фарси, и Лале подскочила и убежала.