Братун уж и потужил, что увязался за хозяином. Ему стало жалко его, но и не знал, чем ответить за насмешки над стариком. Лягнуть бы кого-нибудь — издубасят самого и старику попадет. Сейчас злы все так же, как и веселы, только тронь — слезы и песни одним ручьем польются, единым громом займутся на страх и радость.
Капитан, пошевелив усищами, прошагал к коню. Тут-то и заметил Филипп, что вояка тоже танцевальной закорюкой заносил ногу, как и он сам, — сапог-то у капитана для виду, оказывается. И Филипп теперь, как свой своему:
— Главный, сам-то копытце-то тоже обронил где-то?!
— В Сиваше раки гложут.
— И-ы-нн ка-а-к, — жалостливо протянул старик.
«Главный» осматривал коня сам. Он гладил круторебрые бока Братуна, похлопывал рукой по буграм крупа, залезал в паха, бесстыдно задирал хвост, щекотно мял репицу. Заглянув в зубы, отошел шага на три и стал любоваться постановом шеи.
— Где ж такого берег-то, старина? — как бы между прочим спросил капитан. — От фронта прятал? Дезертир небось?!
— Бог берег, не я, — простодушно ответил Филипп, — а насчет «дезертира» — он и есть. Па-а-теха! Канцелярия смешная, и только! — понесло старого конюха. Не мог он молчать, коль задели душу: — Когда, значит, разыгралась финская кампания, бац — бумага строгая из военного комиссариата: десять лучших коней под мобилизацию. Как сейчас помню, крутили, вертели ту бумагу в колхозной конторе, а конь мой, Братун, значит, первым числом — не утаить, не отговорить... Свел я его с другими конями вот сюда же, как на обманную ярманку. Поплакал сдуру, а он недели через две на конюшню прибег, с седлом под пузом, в полной натуре.
Деда Филиппа окружили кольцом и слушали с тем базарным интересом, какой случается там, где мужики говорят о лошадях. Конюх спустил с плеча торбу и бросил ее к ногам Братуна. Тот слушал и злился на болтовню Филиппа.
— Вскоре, значит, разобрались: с полевых лагерей утек. А как, почему — поди спроси его, лиходея. Разве он скажет, — Филипи похлопал по салазкам коня, потеребил челку на лбу, примолк.
— Что ж дальше-то было? — всерьез заинтересовались мужики.
— Нашли, конешно. Война, она разве кого потеряет. Где хошь найдет, куда хошь уведет. Она, братцы, канцелярию свою круто знает. Финскую всю отбатал, Бессарабию прошел... Возвернули, слава богу, хоть и с дырявой шкурой.
Филипп показал рваный рубец на брюхе Братуна и желвак с полный кулак — осколок застрял и оброс мясом у левой задней лопатки. Любопытные, будто не веря Филиппу, подходили и щупали застарелые раны коня. Братун терпел...