Без упряжки стоял один Братун. Он уже не годился ни в коренную, ни в выносную пару. По странности дела, приказ Невзорова — пристрелить коня — оставался пока невыполненным, и смертельно раненный Братун продолжал жить, хотя не мог уже одолеть и корма. Он окровянил овес, изгваздал торбу, а жевать не было сил. У него отобрали корм и оставили в одиночестве. — Его ездовой Алеша Огарьков, заменивший Серёню Хороводова, теперь работал в расчете Марчука — там не хватало подносчиков. Вроде бы все покинули некогда сильного и мужественного Братуна, даже пристрелить некому.
Когда ударили орудия и пушечная дрожь прошлась по утреннему лесу, встряхнув от невеселых дум коня, Братуну полегчало. От раны отлегла боль, да и кровь замирилась в жилах, пошла медленнее, даже не струйкой. Братуну захотелось гоготнуть своим копытным собратьям, стоявшим кучкой поодаль, но у него не получилось. Он широко зевнул и вышиб из ноздрей лохмы загустевшей крови. И забилось сердце, как при галопе, в полный мах. Свежо задышалось, будто под шкурой загуляли сквозняки, а с копыт сошла дорожная тягота.
На батарее после залпа ждали новой команды. Комбат, чувствовалось по заминке, остался недовольным первым ударом, но в трубку порой весело матерился:
— Так их, Невзоров, мать их в душу!..
Однако через секунды услышали от него и другое:
— Кто не довернул орудие?! Проверить прицелы, раззявы чертовы!
Офицеры на батарее сами бросились к орудиям. На панорамах стояло все по заданной команде. Докладывать об этом Лампасов не стал. Он понял, что Невзоров остается Невзоровым: не может он, чтоб не нагнать острастки даже тогда, когда все идет заведенным порядком и будет удача. И хоть натуру комбата знали все огневики, они все же начинали работать еще собраннее и точнее.
— Пятый, что притих?.. Молодцы, говорю!.. Снаряды, снаряды берегите. У Невзорова не арсенал бездонный! — ворчал комбат, как теща на расточительного зятя. Но по тону и нелепости разговора на батарее чувствовали, что комбат мучается над каким-то решением.
* * *
Разведчик-наблюдатель, по торопливости иль по слабости духа, подал сигнал прежде времени. Он зажег ракету, как только голова колонны противника вывернула на поворот дороги и почти поравнялась с деревом, с которого сам вел наблюдение. Это, однако, не было трусостью — разведчик вызвал огонь и на себя. Но приказ комбата он не выполнил. Наблюдатель обязан был пропустить головные танки и засветить ракету, когда поворота достигнут машины-заправщики. Танки навесным, да еще осколочной гранатой, не возьмешь. Комбат и злился и радовался: ударили точно, но вхолостую, хотя и не без пользы — танки молниеносно рассредоточились и застыли на заснеженной окраине дальнего лесочка, откуда выходила одна-единственная дорога. Рассредоточились и укрылись за первыми деревьями. Невзоров ждал повторвого сигнала, рассчитывая, что разведчик, поняв свою оплошность, даст еще ракету, когда подтянется транспорт с горючим.