Горький и храбрый был мечтатель. Смелее и не найти было для посылки к Ленину...
* * *
Питер в ту пору ходуном ходил. Не сразу было понять деревенскому мужику, кто здесь делает революцию... Потоком течет всякий люд, ровно в половодье. Мутными и светлыми ручейками растекается по городу, шумно, без разбору, мечется этот люд в непонятной заботе.
Растаращился на все Облакат. Где с оглядкой, где не помня себя, заметался туда-сюда по улицам и переулкам. Ерзает за спиной котомка с дорожными пожитками, греет слегка лопатки. Спросить — короче бы путь оказался. Да нет, самому найти захотелось, чтоб без подмоги всякой, интересу больше.
Но когда добрался до Смольного, растерялся.
— Мил человек, тут эта самая революция находится, а? — с бухты-барахты спросил Облакат часового-красногвардейца.
— Здесь! А тебе что?
Ворочал, ворочал всю дорогу в голове слова наказа сельчан, а тут — словно колом вышибло. Заморгал, залопотал несвязно Облакат:
— Я к гражданину Ильичу Ленину. К самому я, чтоб самолично убеждение получить насчет земли...
Пропустили ходока.
Расталкивая солдат и матросов, стал подниматься вверх, к дверям, стуча подковками сапог по накаленному стужей ступенчатому камню. У входа снова солдат преградил винтовкой дорогу.
Уговорил Облакат солдата-латыша из охраны, в общей суете пробрался в приемную — в большую несуразную комнату. Два резных дивана из редкого дерева неровно делили эту комнату на прихожую и проходную части. В первой — столик на худых ножках. За ним сидит барышня с красной повязкой на рукаве — записывает в книгу толстенную: кто по какому делу к товарищу Ленину. Красногвардеец при этой барышне. На вид бравый, на слова остер. Говорит, как пряники жует. Это с ней, с барышней. С Облакатом обошелся иначе:
— Ты что ж, батенька, чистый кулак, иль сапоги только да борода кулацкие? — строго так гаркнул, а глазами, как палашом турецким, тесанул.
А когда все выяснилось, упрекнул:
— Пользуетесь без разбору человеком, благо, безотказный...
— Может, и я ему нужон, почем знаешь? — крутнул по-своему Облакат. — Деревня-то в судорогах вся опосля Декрета...
— Черед дошел бы, тогда... А поначалу с буржуями да с капиталом разделаться надобно, — чуть подобрел гвардеец.
— Землю осиротит наш Борков, мужика сгонит с нее, пока череду дождешься. Борков — это огонь-кулак. Они революцию твою слизнет — закурить не успеешь. Так-то вот, бравая гвардия, — панибратски усмехнулся Облакат, трогая за плечо человека.
— Разбираться надо, папаша, что главнее сейчас: ты или революция! — урезонивал ходока гвардеец.