Еще она пересказала Мо «Похищенного» и вспомнила все шотландские слова оттуда. Мо смеялась.
Когда тесто поднялось, я разгребла угли, и мы поставили его в печь. Мо сидела на земле и смотрела, как хлеб готовится.
— Он поднимается! И такой румяный стал! — кричала она. Когда мы вытащили хлеб и положили на камень остывать, она разволновалась. Хлеб был очень красивый и пах лучше всего на свете.
Мы отвели Ингрид в уборную и там оставили, потому что она сказала, что хочет справиться сама. Когда она крикнула, мы привели ее назад. Она попросила нагреть воды и налить в большую миску, чтобы она могла помыться. Когда стало темнеть, мы зажгли у нее в шалаше несколько свечек.
Мы с Мо и Пеппой поели картошки, сыра и хлеба, а Ингрид сказала, что не голодная, и осталась в шалаше. После чая я взяла фонарик, пошла в лес, нашла там еще один молоденький ясень и вырезала из него жердь длиной метра два. Потом я села у костра и стала обстругивать ее ножом. Я хотела склеить две жерди плоскими сторонами при помощи сосновой смолы, а потом связать их паракордом и сделать лук. Я видела на «Ютубе», как это делается. Надо просто снимать стружку, пока палка не станет совсем тоненькой на конце и потолще в середине. Резать дерево ножом Беара Гриллса было совсем легко. Несколько слоев дерева всегда прочнее одного, так мне Иэн Леки говорил.
Пеппа читала книжку при свете фонарика, а Мо пошла к Ингрид. Было совсем тихо, только огонь потрескивал. Это я люблю больше всего на свете. Сидеть ночью у костра, слушать его и резать по дереву. Подул легкий ветерок, довольно теплый, с запада.
Я слышала, что Мо с Ингрид разговаривают, но слов не различала. Потом я почувствовала запах дыма — они курили. Ингрид кашляла. Мо просидела там целую вечность, пока Пеппа читала, а я резала деревяшку.
Потом Мо ушла к себе в шалаш, пошел дождь, и я забеспокоилась, что ее шалаш может протекать. Я зашла к ней. Она уже спала. Еловые лапы отлично работали, внутри было тепло и внутрь не просочилось ни капли.
Дождь прекратился, снег весь растаял, остались только серые полумесяцы льда между камнями и за шалашами. Зато в воздухе повис густой белый туман — такой, что от входа в шалаш деревьев я уже не видела. Когда рассвело, я набрала кучку щепок и взяла дров из середины поленницы, потому что снаружи они все отсырели. Одну сухую палочку я настрогала для растопки и подложила к ней щепки и веточки поменьше. Костер сильно дымил и трещал, и над лагерем как будто повисло густое облако дыма и тумана.
А под лагерем словно лежало плоское белое море. Я едва различала деревья, которые были похожи на серые линии в тумане. Ветра не было, и на еловых крышах шалашей и на рукавах моей флиски туман оседал серебристыми каплями воды. Я положила дрова у костра, чтобы они сохли, и отправилась за водой к ручью.