Подумаешь
– черты не
складываются
в одно целое,
зато яд под языком,
аскетичная
короткая стрижка,
выносливые ноги-столбики,
брежневские
брови на
волчьем
путинском
лице, глубокие
глазницы, из
которых
безошибочно
бьет по миру
отрепетированный
взгляд
грустных
серых глаз.
Палка палка
огуречик, вот
и вышел
человечек, а
теперь
добавим
крови, получился
он суровый.
Гриша
и Шняга
одинакового
роста – 183 см.
Одинаково
сутулые. Одинаково
обезображены
интеллектом. Диаметрально
разные
характеры.
Судьба, предсказуемо
счастливая,
если бы ее не
поместили в
гигантский
испытательный
полигон
столицы.
Гриша и Шняга
не смогли
доказать
себя в Москве.
Москва
– тысяча неизвестных
в уравнении,
сплошь
переменные
поля. Город,
бестолково
шумный,
внезапно
затихающий в
темноте
жилых дворов.
Плохо склеенный,
пахнущий
тысячью
разных
запахов, исполосованный
шрамами иррациональных
дорог. Город,
в котором
свет и тьма,
сила и слабость,
вера,
отчаяние и
порок
перемешаны так
расточительно,
что этой смеси
хватило бы на
десяток
столиц. Москва
– все еще
готовая и
готовящаяся
стать отправным
пунктом
нового мира.
Город,
достойный любой
роли.
Он
просто бесследно
переварил
еще две
судьбы. Всего–то.
Гриша,
ловко и
вовремя откликаясь
на реплики
жены, попутно
размышлял о сложностях
современного
мироустройства,
нехватке
денег и
славной
биографии
предков.
Доблестные
родичи не
обеспечили
Кутялкиных
ни
жилплощадью,
ни рентой, ни
связями, которые
позволили бы
спокойно
работать, отдыхать,
лечиться,
учиться,
устраивать
детей в детские
сады, школы,
институты. Все
приходилось
делать самим.
Сейчас
предстояло
самостоятельно
спасать мир.
Золотая
миля, 56 часов до
начала
информационной
войны
Оба
были
стойкими
прагматиками.
Никакого декадентского
флёра:
предприятие
приносило
прибыль,
обходило
острые углы
закона, большинство
акций
проводилось
с согласия
членов Клуба
и тех, кто его
курирует.
Следовательно,
эмоции лучше
придержать
для личной
жизни.
Андреев
и Павлов
вышли на
Остоженку,
постояли на
крылечке
элитной
многоэтажки, которую
втиснули в
пьяные
повороты
«золотой
мили»,
норовившей
скатиться к
Москве–реке.
Спокойствие
жителей дома
и бурлящую адреналином
вотчину
Клуба
охраняли
вялые
охранники. Учитывая
уровень их
денежного удовольствия,
они
фильтровали
даже воздух – на
подступах к
дому он казался
не таким
пыльным.
Следующие
десять минут
между шефом и
идеологом
Клуба
улеглись в
два слова.
– «Генацвале»?
– предложил Гена
ресторан.
– По
Стивенсону? –
ОСА
обозначил
выбор, когда
они
оказались в
полутемном
погребке.
Гена
кивнул.
«Стивенсоном»
между собой
они называли
темное пиво.
За бокалом porter’a
лучше всего
обсуждались одержимость
эшеров[11]
и наивное
творчество
английского
писателя[12].