Галерея женщин (Драйзер) - страница 353

При этом она не надеялась, что поправится. Считала, что нет, – вернее, что это не имеет особого значения. Отмахнувшись от цветов или фруктов, которые я брал на себя труд ей принести, она пускалась что-то обсуждать – книгу, спектакль, то или иное направление в искусстве, возникшее в Виллидж, действия или мнения каких-то известных личностей. Она обладала природной интуицией и деятельным умом – понимание давалось ей без труда. Взгляды у нее были неоэзотерические: в ней жила, как это называют спириты, «старая душа».

В тот же период я порой встречал и Д. Д., но чаще в ресторанах и на посиделках, чем в этой квартирке. Был с ней, как я уже отметил, и Доун. И на протяжении всего этого времени отношение Доуна к Д. Д. и Д. Д. к Доуну оставалось всецело обусловленным их характерами. Доун – наблюдать за этим было довольно забавно – делал вид, что не знает, какие отношения раньше связывали Д. Д. с Эстер, и при этом много говорил про обоих: про Эстер – с заботливостью, причитающейся человеку, которому он, безусловно, чем-то обязан; про Д. Д. – с убеждением, что тот, безусловно, не лишен некоторой влиятельности и умственных способностей, но относиться к нему с приязнью решительно невозможно. Д. Д., в свою очередь, никогда не брал на себя труд – да и заставить его было решительно невозможно – проявлять хоть какой-то интерес к Доуну и даже упоминать о нем. Поэт не принадлежал к его миру. И в лучших, и в худших своих проявлениях Доун был для него слишком непоследователен, ребячлив, невоспитан и лишен интеллектуального savoir-faire[46]. В глазах Д. Д. Доун всегда оставался мелкой сошкой, бунтарем и подстрекателем, но явно слабаком – отнюдь не одним из тех грозных борцов из рабочего класса, к которым он всегда проявлял искренний интерес. Доун же считал Д. Д. обычным снобом.

Впрочем, все это завершилось, когда Эстер наконец перевезли в санаторий на севере Нью-Йорка, среди сосновых лесов, где она промаялась полгода и в конце концов умерла. Там я ее не навещал, но те, кто ее видел, рассказывали, что она живет как бы во сне, совершенно игнорируя все житейские обстоятельства и размышляя о красоте. Ей нравилось читать стихи, она стала делать наброски – к этому виду искусства раньше ее не тянуло. А в день своей смерти, как мне рассказывали, она снова и снова писала имя взбалмошного поэта, за которого вышла замуж, и набрасывала контуры его головы с некоторыми прикрасами, благодаря которым он выглядел менее взбалмошным и более привлекательным. При этом (и об этом мне тоже рассказывали) он ее навестил лишь однажды – и это после того, как в пылу очередного романа заправским трубадуром последовал за своей возлюбленной пешком до самого Беркшира, чтобы там досаждать ей своими излияниями – а он, вне всякого сомнения, досаждал. Его оправдание – и оно, пожалуй, не лишено основательности – состояло в том, что у него не было средств, на которые он мог бы в санатории существовать. Впрочем, и Д. Д. явился лишь однажды. Тем не менее, когда она умерла и тело его заботами перевезли в Нью-Йорк для погребения, он все же прислал ей цветы, равно как и взял на себя все расходы. Сам он в тот момент был чем-то занят на Западе – такие ходили разговоры – и приехать не смог.