Наконец она не выдержала и тихонько постучала. Последовала долгая пауза. Она постучала снова. Негромкие шаги и щелчок замка. Люсия в совершенном изнеможении, совершенно не удивившись, почти упала в руки Ольгиного отца. «Какая ты бледная, деточка!» – прошептал он и понес ее в небольшую библиотеку в конце квартиры, где для нее была приготовлена постель. Стал помогать ей снять платье. Люсия была слишком измотана, чтобы обращать внимание на то, что он делает. Когда она попыталась возражать, платье было уже снято. Он начал целовать, страстно и бесшумно, ее плечи и спину. Она отталкивала его, но тоже молчала. Потом опрокинулась на кровать, продолжая сопротивляться. Но вдруг, как она рассказывала, он встал на колени и зарылся лицом в ее волосы, как-то смешно застонав, словно ему было больно. Через мгновение он очень спокойно поднялся, как будто ничего не произошло, нежно ее поцеловал и вышел. Когда Люсия осталась одна, ее начали душить рыдания. Она была несчастна, совершенно несчастна. И в конце концов отключилась…
Когда она проснулась, был уже полдень. Она лежала в постели и раздумывала над тем, что произошло. В общем-то, ничего не произошло, и все же весь порядок вещей изменился. У Ольги, ее лучшей подруги, был любовник, а отец Ольги пытался ее совратить. Знал ли он об Ольге? Хотел бы он, чтобы у лучшей подруги его дочери был любовник? Отличается ли чем-то секс от любви? Захочется ли ей когда-нибудь одного без другого?
После того вечера, поскольку Анри был такой вежливый, нетребовательный и душевный, они с Люсией стали добрыми друзьями. Без всякой романтической близости, как она говорила, они обсуждали секс, любовь и своих друзей. И как она поняла впоследствии, это оказалось для нее очень полезно. Постепенно в ней появилось больше уверенности в себе, она начала одеваться более продуманно и стала выглядеть привлекательной молодой девушкой. Молодые люди теперь ее замечали, и она редко обедала одна, хотя ей все еще трудно было уговорить мать отпустить ее куда-нибудь вечером, кроме тех нечастых случаев, когда она оставалась у Ольги. Кроме того, она научилась свободнее общаться с мужчинами. Даже отец Ольги больше ее не пугал. Он вел себя с ней так же, как и до того удивительного утра, – с непринужденной галантностью, – возможно, чуть более раскованно, потому что теперь Люсия больше не отбивалась, если он иногда целовал ее украдкой.
Однако, по ее словам, она постоянно думала о пансионе на Женевском озере и строила планы поездки. Ее неизменно тянуло к необыкновенной, бледной, аскетичной сестре Агате. Наконец через неделю после Пасхи она все-таки отправилась. Мать проследила, чтобы она удобно устроилась в купе для некурящих, где, скорее всего, ей не будут досаждать пассажиры мужского пола. И тогда, рассказывала Люсия, она откинулась на спинку сиденья, счастливая и независимая, но со странным чувством, что что-то должно произойти. После Фонтенбло к ней в купе подсел высокий худой француз. Спросил, не возражает ли она, если он закурит, и, когда она сказала, что нет, предложил ей сигарету. Люсия совсем недавно начала курить, и этот незнакомец сделал поездку на редкость увлекательной. Они беседовали о самых разных вещах, о книгах и об искусстве. Он показался ей ярким и глубоким. «Таким человеком я могла бы увлечься», – подумала Люсия, – смешное, но абсолютно искреннее соображение для ее возраста. В шесть они вместе поужинали, как раз перед остановкой в Дижоне. Там ему нужно было выходить. Вдруг совершенно естественным голосом он сказал: «Мадемуазель, вы очаровательны. Не хотите ли сойти и провести со мной ночь в Дижоне? Вы могли бы послать телеграмму друзьям в Швейцарию, что задерживаетесь на день. Дижон – очень интересный старинный город. Я бы с радостью вам его показал». Люсия была шокирована, но почувствовала, что ей приятно это слышать. Она произвела на мужчину впечатление умной и привлекательной женщины – и это виделось ей большим шагом вперед. По ее словам, она ответила отказом, но так, чтобы он подумал, будто у нее все же бродила мысль согласиться.