МОСКВА
В начале февраля 1972 года Павел Пантелеймонович находился в Москве. Приезжал он туда нередко. На этот раз темой его выступлений были достижения и перспективы в селекции пшеницы. Сделав на одном из совещаний краткий обзор сложившейся ситуации в связи с селекцией пшеницы в нашей стране, крупнейшем производителе пшеницы как озимой, так и яровой, он отметил, что у нас под пшеницей занято 65 миллионов гектаров, то есть одна треть всей мировой площади. Говорил он о Безостой, что она вновь отличилась в международном испытании, которое организовал американский селекционер профессор В. Джонсон, в 1969–1970 годах заняла первое место по урожайности и по адаптации, по приспособлению к разным экологическим условиям.
После одного из своих выступлений Павел Пантелеймонович весь вечер бродил по Москве. Как и всегда, направился он первым делом к Красной площади. Миновал грузный квадрат гостиницы. Шел по бывшей Варварке (ныне улице Степана Разина) и нет-нет да и останавливался: манила, обвораживая, невыдуманная краса старины — тесовые теремные крыши палат, зияли черно звонницы, спокойно белели нерушимые стены.
Знал оп, что если повернуть назад, миновать остатки Китайгородской стены, то можно выйти к Ильинским воротам, где стоит памятник героям Плевны, освободителям Болгарии от османского ига. Он хорошо помнил ивановских стариков, которые участвовали в той борьбе. Потому и запечатлелись в памяти начертанные на одной из сторон сооружения слова: «…Атце зерно пшенично над на землю не умрет, то едино пребывает, аще же умрет, мног плод сотворит».
Вот и Василий Блаженный: замер в свете вечерних фонарей всей громадой своих шатров и колоколен. В полутьме он угадывал каменную кладку фундамента, темные прутья ограды. Рядом Минин с Пожарским поднимают щит на защиту державы от посягновения проходимцев. В самом начале площади неподалеку от собора — возвышение в форме каменного круга с бордюром, Лобное место. Слева от Спасской башни — маленькая, неприметная башенка. Изящная и островерхая, притаилась она, как бы и не решаясь напоминать о себе времени.
Пошел десятый час вечера. Он побродил немного по площади, по ее полированной сотнями тысяч ног брусчатке, чтоб дождаться смены караула у Мавзолея.
Наконец под густой медный гул курантов, разбавленный звоном серебра, из глубины Спасских ворот стали расти звуки чеканных шагов. Вот показался и наряд. Площадь сама собой стихла, прихлынув разноязыкой толпой к маршрутной дорожке караула. Еще и еще всматривался он в лица молоденьких, похожих друг на друга, как близнецы, солдат. И в который раз пришло к нему ясное сознание величия Отечества, чувство гордости за свою Родину. Именно здесь, на Красной площади, где так ощутимы и ход времени, и вся глубина национальной нашей истории, он в который раз давал себе слово быть достойным своего великого времени, в какое ему посчастливилось жить, и все свои силы, знания, опыт отдать народу, чье предназначенье столь велико.