— Вот, нас пасут, как скотинушку, и кормят, как скотинушку.
А часовой хоть и у двери стоял (а я шестой был от края), увидел и услышал.
— Кто это говорит?!
Подошел. За руку меня поймал, руки — как клещи:
— А ну-ка, бунтовщик! Выходи!
Вытащил меня из-за скамейки. Вывел на улицу, шапку снял с меня. С крыши капель — снег и дождь. Поставил под капель. Каплет мне прямо в темечко. Я стою. Чувствую — голова совсем замерзает. А часовой мне кричит:
— Стой!
И еще раз — со злобой:
— Стой!!!
Хотел прикладом меня ударить — размахнулся. Думаю: то ли сейчас зубы вылетят, то ли глаза, то ли нос перебьет.
Но не ударил, так как я стою смирно. Думаю: что будет — то и будь… Потом голова закружилась, закачался я, упал — не помню как.
Когда очнулся — уже лежал на кровати в больнице. Голова — как будто в огне горит, и кажется огромной, как бочка. Температура страшная. Аппетит исчез. Долгое время даже слова сказать не мог — такая адская боль была. И не знал, что со мной. Потом узнал, что у меня менингит — страшная болезнь. Ко мне подходили, спрашивали:
— Ты зачем сюда приехал?
— Не знаю…
— Откуда?
А я только:
— Мама, мама! Папа, папа! Возьмите меня!
В это время на Колыму привезли пополнение, и конвоирам, когда они направлялись обратно, велели:
— Возьмите вон того мальчика, который все кричит: "мама, мама!". Увезите его, он еще молодой…
Короче, списали меня как совсем негодного к работе, как не жильца на этом свете. Отдали документы. Конвоиры доставили меня домой, в Алейск, в отцовский дом, — прямо по адресу. Перешагнули через порог — папочка дома был, мамочки не было. Как папочка увидал меня — так и упал на колени:
— Ой!!! Миша приехал!
Мамка пришла вскоре. Наплакались. А потом покормили, чем было, милиционеров. Они уехали. Оказались — добрые люди, эти милиционеры. Хорошо, говорят, что меня привезли. А я упал — не знаю, сколько и спал. А проснулся — голова болит, и болит, и болит. Стану молиться — мне легче. Сяду молиться — мне легче. Взялся читать Псалтирь. Читал, читал — и упал, не знаю, сколько я спал. Когда упал — меня не стали трогать. Так и стал читать до тех пор, пока не упаду и не засну. Очнусь — начинаю снова. Только молитва мне и помогала.
А потом соседка приносит газету:
— Батюшка, смотри-ка, приказ Сталина — надеть погоны, открыть церкви…
Это был 1943 год. Что-то изменилось в стране, если случилось такое. Прочитали, поплакали, порадовались, сели — чайку попили, молча посидели. Потом ушла соседка. Через 2 часа приезжает председатель Алейского исполкома, а с ним два дедули.
— Здравствуйте, батюшка. Вот газета вышла. Приказ Сталина — открыть церкви! Мы церковь уже освободили, зерно убрали, почистили, помыли все. Люди стоят — ждут. Приехали за вами. Как ваше здоровье? Вы сможете служить?