— Мне надо с вами побеседовать, Валентин. Нам нужен работник.
— Ну, так и ищите себе работника.
— Именно вы нам и нужны.
— Так я уже работаю, — говорю.
— А вы тут и останетесь работать, но нам помогать будете…
— А какая вам нужна помощь?
— Сюда приходят различные люди — есть те, кто жалуются, антисоветчики. Мы будем вам задание давать — узнать, кто они, о чем говорят.
— А вы сами их знаете? — спрашиваю.
— Знаем.
— Тогда какая же от меня помощь? Я товар взвешиваю, считаю. Если буду смотреть туда и сюда, тогда растратчиком стану. Вы ведь мне тогда не поможете!
Как ни уговаривал он, как ни грозил второго человека поставить (видно, для надзора за мной), — я ни в какую не согласился. Четыре раза он приходил — и все без результата. На пятый раз он устроил мне провокацию. Пришел вечером, когда в магазине никого не было, и просит:
— Взвесь мне три килограмма сахара, конфет, колбасы, запиши в долг.
— Как — записать?
— Ну, ты же директору школы записываешь, учителя у тебя все друзья — ты записываешь им. И мне запиши.
А сам наклоняется и… достает из-под прилавка тетрадку, в которую я записывал должников. Видно, кто-то донес ему…
— Ну что ж, — вынужден был я согласиться, — записываю: Кузьмин должен столько-то.
— Ну-ка, я посмотрю — правильно ли записал? Берет тетрадку — и в карман!
— Вы зачем берете?!
Он будто не слышит. Говорит повелительно:
— Вечером зайдешь ко мне. Когда стемнеет.
Я не испугался: долгу там было немного. Но понял уже, что он задумал. Давай собирать отчет. Вечером пошел к коменданту.
— Ну, вот что, — говорит он, — я написал протокол, буду в суд передавать, что ты государственный товар раздаешь в долг.
Я смотрю ему в глаза:
— Знаете что, ведь вам я доверил — и вы такое будете делать?
— Нет, я буду передавать в суд! Распишись, что ты государственный товар давал в долг.
— Не буду расписываться! — говорю.
— Ну, тогда с нами работай…
«Ах, ты, — думаю, — вон куда клонит».
— Ну, так что — в суд передавать?
— Передавайте! — отвечаю. — Можно идти?
— Иди.
Только сделал шаг на улицу…
— Стой! Садись. Ну, что? Будешь помогать?
— Знаете что? Когда я на фронте был, помощи не просил ни у кого. Некогда было просить. А вы в тылу — и какую-то помощь просите… К тому же иудой я никогда не буду.
Он опешил. Помолчал, а потом снова приступает: то «отпускает», то вдруг снова «садись!», и судом грозит. Раз 20 так мне душу выворачивал. Такое вот дьявольское искушение.
Трудно ли было не дрогнуть? Я как-то не думал об этом. Если б на свои силы надеялся, может, и не выдержал бы — запаниковал. А так — будто волю свою отключил и только на Бога уповаю.