В данный момент мы осваиваем новые возможности соучастия, используя существующие взаимосвязи с коммерческой индустрией развлечений. Точнее, отдельные группы энтузиастов тестируют новые возможности и намечают направления, по которым в дальнейшем за ними последует большинство пользователей. Массовая культура выступает в роли тестовой площадки по двум основным причинам: с одной стороны, потому что ставки здесь не столь высоки; с другой, потому что игра в рамках массовой культуры приносит участникам гораздо больше удовольствия, нежели игра в более серьезных сферах. Впрочем, как мы могли видеть на примере президентской кампании 2004 года, навыки, приобретенные в ходе спойлинга «Последнего героя» или создания вариаций на тему «Звездных войн», могут быть с успехом использованы в политической деятельности, обучении и работе.
В конце 1980-х – начале 1990-х исследователи современной культуры, включая меня самого, рассматривали фанатские сообщества в качестве оптимального средства проверки концепций активного потребления и низовой активности. Мы говорили о «фанатской культуре», существующей в тени коммерческой культуры, выступая одновременно и ответом на эту культуру, и ее альтернативой. Фанатскую культуру мы определяли через апроприацию и трансформацию материала, заимствованного из массовой культуры. Речь шла о применении традиционных практик народной культуры к контенту, произведенному в рамках массовой культуры. [14] За последние десять лет Интернет переместил этих пользователей с периферии медиаиндустрии в ее центр. Исследования фанатского сообщества заинтересовали ключевых аналитиков, ведущих юристов и представителей бизнес-сообщества. Те, кого раньше называли «дикими читателями», сейчас с подачи Кевина Робертса именуются «вдохновенными пользователями». В конце концов, соучастие было признано естественным способом реализации медиа, и нынешние дебаты уже не ставят его под вопрос, а пытаются прояснить его условия. Если исследование фанатской культуры помогло понять смысл инноваций, возникающих на периферии медиаиндустрии, то детальное изучение структуры фанатских сообществ помогает понять логику новых концепций гражданства и сотрудничества. Политическая значимость фанатских сообществ проявляется не только виде в распространении новых идей (и критического прочтения избранных текстов), но также в виде доступа к новым социальным структурам (коллективный разум) и новым моделям культурного производства (культура соучастия).
Может быть, я зашел слишком далеко? Может, переоцениваю значение потребительских сообществ? Не исключено. Как бы там ни было, я не пытаюсь предсказывать будущее. Я не хочу делать громких заявлений об увядании институтов массмедиа – подобные пророчества сильно ослабили концепцию цифровой революции, выдвинутую в прошлом десятилетии. Я лишь пытаюсь обратить внимание на демократический потенциал, которым чреваты некоторые тенденции современной культурны. Последствия совершенно непредсказуемы. Пьер Леви определял свой идеал коллективного интеллекта как «осуществимую утопию». Таковым он и является. Я тоже причисляю себя к культурным утопистам. И, будучи утопистом, я хотел бы наметить потенциал нашей культуры, который может сделать нас лучше не только как общество. Мой опыт фаната изменил сам способ восприятия медиаполитики, позволив мне исследовать и пропагандировать нереализованный потенциал, а не отрицать с порога все, что не соответствует устоявшейся системе ценностей. В конце концов, фанатская культура возникла на стыке вдохновения и фрустрации: если медиаконтент не вызывает у нас воодушевления, мы не будем иметь с ним дела. С другой стороны, если он не вызывает у нас легкой фрустрации, у нас не будет повода переписывать и переделывать его. Нынче я часто слышу голоса недовольства состоянием нашей медиакультуры, и крайне мало тех, кто говорит о возможных изменениях.