Клянусь, я не знала.
Как мне донести до него свои отчаянные мысли? Если бы я знала, куда мы едем, ни за что бы не поехала. Никакая сила на свете не втащила бы меня за эти ворота. Святая истинная правда. Каллум, пожалуйста, поверь мне.
– Мама, я хочу уйти! – яростно зашептала я.
– Не сейчас, Сеффи. – Мама смотрела прямо перед собой.
– Я хочу уйти, сию же секунду! – в полный голос воскликнула я и вскочила на ноги.
На меня стали оборачиваться, но мне было все равно.
– Персефона, сядь и не закатывай сцен! – рявкнула мама.
– Ничего на свете не заставит меня сидеть здесь и смотреть на это. Я ухожу. – Я развернулась на каблуках и попыталась протиснуться мимо всяких важных персон, сидевших в нашем ряду.
Мама встала, развернула меня к себе и влепила мне пощечину.
– А теперь сядь и больше ни слова.
Щека у меня горела, в глазах щипало. Я села. На меня смотрели. Наплевать. Гораздо больше народу смотрело на виселицу. Ладно, может, уйти мне и нельзя, но никто не заставит меня смотреть. Не заставит поднять голову. А если и заставит, все равно не заставит открыть глаза. А если и заставит, все равно не заставит ничего видеть. Но оказалось, что смотреть себе под ноги я просто не могу…
Я медленно-медленно подняла голову, не в силах оторвать взгляда от виселицы, хотя сердце сжималось от ужаса и отвращения. Я разозлилась на себя и отвернулась – и уперлась взглядом в Каллума. Он тоже не смотрел на отца. Он смотрел на меня – и желал мне и всем Крестам на свете самой лютой смерти. Я уже видела этот взгляд: так нули смотрят на Крестов, так Кресты смотрят на нулей. Но еще никогда Каллум не смотрел так на меня.
И в этот миг я поняла, что до конца жизни не забуду этот взгляд. Я съежилась и отвернулась. Обратно, к виселице. Отличный выбор, куда смотреть и что видеть. Ненависть или ненависть. На голову папе Каллума надевали черный мешок. Тюремные часы начали бить. Когда они пробьют шесть ударов, все будет кончено.
Раз…
Все глаза прикованы к виселице.
Два…
На шею папе Каллума надевают петлю.
Три…
Кто-то рыдает. Громко, взахлеб, душераздирающе.
Четыре…
Человек на эшафоте кивает кому-то за спиной.
– Да здравствует Освободительное Ополчение! – кричит папа Каллума во весь голос.
Пять…
Часы пробили пять. Еще один удар…
– Стойте, стойте! – закричали откуда-то из-под виселицы.
– Начальник тюрьмы!..
– Это начальник тюрьмы!..
Я вытянул шею, чтобы разглядеть его, но мне мешала деревянная станина виселицы. Вот бы кто-нибудь из толпы вокруг нас объяснил, что происходит – но все молчали. Никто ничего не говорил. Никто не шевелился.