Как только хлопает подъездная дверь, я хватаю свою уже привычную ношу — коляску — и сама поднимаю ее в квартиру. А в голове звенит от напряжения.
Что же со мной творится?
Что вообще творится в моей жизни?
Почему я позволила Степе такое, да и вообще…
Когда чужой мужчина стал приоритетнее своего?
А иначе как назвать то, что я ощутила? Я не испугалась, что муж увидит Степана, но пришла в панику от мысли, что Степан узнает о Максиме. А потом… случившееся потом так и вовсе не поддается анализу. Не сейчас, не сегодня.
Да, поцелуй не состоялся. Но мои губы все еще жжет фантомное тепло, а сердце ускоренно бьется от досады. Да, именно из-за нее. Как я могла докатиться до такого… Держа на руках свою спящую дочь наслаждаться касаниями чужого… постороннего мужчины. Не ее отца.
Квартира меня встречает тишиной и чем-то еще таким… неприятным. Не знаю, существует ли аура у помещений, да и вообще у людей, или же это все надуманные явления. Но атмосфера здесь определенно тянет из меня последние силы и настроение. Я раздеваю Леночку, и она просыпается. Радостно улыбается, тянет ко мне ручки, дергает за волосы, а затем просится, чтобы я отпустила ее на пол.
В итоге дочь уползает, а я оседаю на диван прямо в верхней одежде и, больно прикусив губу, наконец-то понимаю, что именно у меня начало вызывать наше с Максом жилье — чувство безысходности.
Безысходность, которая тяжелой плитой каждый раз опускается мне на плечи. Словно обязательная каждодневная ноша, потому что нет точки Б, до которой эту плиту нужно донести. Этот путь словно не имеет ни конца ни края, и я с каждым днем опускаю плечи все ниже и ниже, потому что запас сил, в отличие от этого пути, не бесконечен.
Долго предаваться самоанализу чувств и ощущений у меня не выходит. Леночка начинает капризничать — наверное, хочет пить.
Я снимаю верхнюю одежду, обувь и иду мыть руки, а потом наливаю в поильник для дочери свежей воды. Все на чистом автомате и словно бездумно. Потому что мысли мои где-то там со Степаном. Я искоса поглядываю на телефон, и вздрагиваю от любой вибрации разных оповещений. Жду, что мужчина напишет и в то же время стараюсь себя одернуть — ну, зачем Степану так быстро писать?
Вразумляю я себя, умолчав с собственным "я" о том, что Степану вообще как бы писать мне не стоит. Но об этом я даже думать не хочу.
Не хочу и все.
Правда к вечеру мысль о том, что Степа со мной больше никогда не свяжется, становится маниакальной. Я понимаю, что никак не могу отвлечься. Играю с Леночкой, но все равно думаю о Степане, разговариваю с Максом и опять думаю о Степе. Меня не отвлекает ни уборка, ни готовка ужина.