— Куда? Сначала к Шереметьеву или к врачу?
— К нему, — невнятно ответила я, имея в виду Игоря, но Алекс меня не понял.
Он остановился у арочных ворот, повернулся ко мне лицом.
— Мне очень жаль, Катя. Я знаю, как тебе больно. Поэтому отведу тебя к врачу, а потом найду Шереметьева.
— Нет, — я глубоко вздохнула, собираясь с силами. — Мне надо к нему...
— Успеешь. Поверь мне, он примчится сразу же.
— Хорошо, — проглотив комок страха, я открыла дверь, с помощью Алексадошла до дверей академии и вошла в холл.
Шереметьев стоял там.
Его взгляд переместился, отметив мой вид и побитое лицо Алекса.
Боль промелькнуло на его лице и исчезла в мгновение ока. Но я почувствовала ее, как тысячу ножей в моей груди.
— Что происходит? Почему Снежина ночью здесь?
Его пристальный взгляд переместился на Алекса, он словно перестал замечать меня, а может разозлился, что я в его свитере.
Мои глаза горели, но я запретила себе плакать. Алекс же даже не стал останавливаться.
— Вызывай врача. Срочно! Пусть осмотрит ее, а я тебе все расскажу.
— Нет, — воспротивилась я. — Сначала я…
— Ты потом, — отрезал Алекс. — Твое здоровье важнее.
Шереметьев поменялся в лице. Уже через пять минут я лежала в медицинском кабинете и меня осматривал врач. А мужчины вышли, чтобы не смущать меня при осмотре.
Я только слышала громоподобный рев Шереметьева и крик “Я убью его!”.
Когда меня выспросили обо всем, что болит, вкололи какое-то лекарство, и я уснула. Это был самый тяжелый и беспокойный сон, потому что я никак не могла предупредить Игоря об опасности, о фото, о родителях, которые не оставят меня в академии…
Утром, когда я открыла глаза, надо мной склонилась моя мама. Она плакала и вытирала мое лицо влажной салфеткой.
Меня оставили в кабинете на кровати для больных. Кроме мамы и белых ширм я ничего не видела. Шереметьева не было.
— Катенька, сегодня мы поедем домой, покажем тебя доктору. Ты только не волнуйся. Он больше никогда не тронет тебя…
— Кто? — хотела спросить я, но из-за сорванного голоса послышался только невнятный писк.
— Этот мальчик. Сын водителя. Он уволен. Он сильно пожалеет, что недоглядел за своим мальчишкой! Лапушка моя…
Мама плакала и гладила мое лицо, плечи.
Я отвернулась, чтобы собраться с мыслями.
— И… Ико… Ректор. Позови, — еле произнесла я.
— Он не может. На допросе.
По моему удивленному виду, мама поняла, что мне нужно больше подробностей.
— Он должен объяснить, как ты оказалась за пределами академии, в его доме. Полиция подозревает, что Шереметьев сообщник.
Я замотала головой, цепляясь в руку мамы, но она холодно ответила: