Его молчание угнетало.
Пальцы перестали двигаться, темно-синие глаза остановились на мне.
— Войди и закрой за собой дверь.
Он отдал приказ с пугающим спокойствием и зашагал обратно в комнату.
У меня не было выбора, кроме как следовать за ним.
— Я вышла на прогулку, — я провела липкими ладонями по юбке, сразу начиная оправдываться. — И заснула в парке. Клянусь, я не хотела. Просто... Не могла уснуть прошлой ночью и...
— Замолчи, — его резкий тон рикошетом разнесся по аудитории, заставив меня сглотнуть.
Он сел на край стола, не сводя с меня взгляда.
— Я не буду повторять твои нарушения.
Он постучал пальцами по столу. Потом его рука замерла.
— Всего ты накопила восемьдесят семь минут наказания.
— Когда? Я не так много...
— Молчи!
Он собирался бить меня восемьдесят семь минут? Боже мой, я не выживу! Стоять на горохе? На цыпочках? В ледяной воде?
Сколько ударов я смогу выдержать, прежде чем потеряю сознание? Меня раньше никто не били.
— Слушай меня внимательно, Снежина. Ты вытерпишь наказание без жалоб от и до. Если не сделаешь этого, часы будут удвоены. Подойди.
Берет меня на слабо. Но на меня это не действует.
Я подошла. Медленно.
— Встаньте в угол лицом к стене.
Он указал на угол у доски.
Я боялась вставать к нему спиной, но не видела ни ремня, ни трости у него в руках или на столе. По пугающему, жестокому взгляду, он явно собирался что-то со мной сделать. Не просто же стоять в углу полтора часа?
Если я не встану там, он придумает что-нибудь похлеще.
Я положила ладони на крашенные стены и попыталась успокоить свое дыхание, и тут Шереметьев приблизился ко мне. Каждый его шаг заставлял мой пульс биться быстрее. Нет, он ничем меня не коснулся.
Кроме дыхания. Его выдохи ласкали мой затылок, отчего перехватывало горло.
Огромная рука, темная, вся обвитая венами, легла рядом с моей на стене, когда он приблизил свой рот к моему уху.
— Стой тут ровно и молчи.
— Но я не…
— Девяносто минут.
— Было восемьдесят семь!
— Девяносто три минуты.
— Это нечестно…
— Девяносто шесть минут. Мы можем делать это всю ночь, Снежина.
Он не шутил. Даже не переходил черту. Вместо физического наказания он хотел заставить меня замолчать.
Это лучше порки? Я правда не знала. Я, блин, не могла думать, когда он так чертовски близко, когда дышит мне в шею.
Это совершенно неправильно.
Если бы он был кем-то другим, возможно, мои мысли так далеко не зашли. Но в Шереметьеве было что-то глубоко сексуальное. Не только его мужественность и поразительно великолепные черты лица. Что-то было в манере его поведения, в том, как он приказывал мне, приближался со всех сторон и смотрел на меня с расстояния в несколько сантиметров, грубо дыша, горячо глядя мне в лицо.