Или педант в квадрате.
Занудный, скрытный и хладнокровный.
Но при этом чертовски сексуальный.
Для меня он оставался загадкой, и это делало его опасным и интригующим. Я хотела узнать все его секреты. Почему он стал преподавателем? Почему дал обет безбрачия?
Поиски в интернете ничего не дали, кроме информации о его прошлых достижениях.
Днем он был бизнес-королем. Ночью — плейбоем и распутником.
Фотографий Шереметьева было очень мало, как будто их старательно стирали из интернета. Но на тех, что я нашла, он был одет в костюмы и смокинги, посещал экстравагантные вечеринки, на каждой из фото рядом с ним была женщина, каждый раз разная. И всегда дамы были старше, ближе к маминому возрасту. Все прекрасно сложены и поразительно красивы. Иногда знамениты. С умом в глазах и изюминкой в образе.
От этих фотографий меня мутило. Он мог иметь и имел любую женщину, которую хотел, а выбирал определенный типаж. И черт побери, я была совершенно не в его вкусе!
Слишком молодая, слишком очевидная и без изюминки.
Даже сейчас, одетый в черное, он оставался воплощением желания и искушения. Сильная линия подбородка, злобно-красивый рот, каштановые волосы, падающие ему на лоб.
Когда он выпрямился, его пронзительные глаза остановились прямо на мне. Зажглись огнем и потемнели.
О боже, по коже тут же побежали мурашки.
Таким взглядом он должен смотреть только в спальне. Нависая надо мной. На черных простынях, при рваном дыхании, стальной хваткой прижимая к постели.
Я представляла, как его взгляд выглядят именно так, чувственно и горячо, когда он содрогается в агонии оргазма.
Теперь, когда я оказалась в центре его внимания, я скользнула пальцем между губами, медленно пососала его. Вытащила, обвела влажным пальцем нижнюю губу…
— Все свободны, — процедил он слова, не сводя глаз с моих губ.
Я улыбнулась.
Он нахмурился.
— У нас еще есть десять минут, — Ева, так отчаянно желая стать его любимицей, даже не двинулась с места.
— Убирайтесь! — его рев сотряс окна и заставил всех подскочить и покинуть аудиторию менее чем за минуту.
За эту чертову неделю между нами все изменилось. Он вернул мне телефон, чтобы я могла звонить маме. А когда я сознательно показала ему нижнее белье, он перестал наказывать меня, когда приходилось вставать на колени.
Больше мне не нужно было мыть пол. Я просто стояла в углу. Молча.
Всю неделю я спорила с ним, выплевывала непристойные слова ему в лицо в своей обычной злой манере. Но каждое нарушение сопровождалось лишь его гробовым молчанием. Оно заводило меня еще больше.
Мои больные коленки довольно быстро отвыкли от мытья, но это единственное преимущество. Мне ужасно хотелось трахнуть Шереметьева, и как мне казалось, это желание было взаимным.