Я хотел с ней все. Всю ее. Но я не должен терять контроль. Сейчас я не могу получить ее по объективным причинам. Мне просто не хватит времени.
Но эти два часа я буду жить на полную, настоящим моментом — Катя здесь и в моих объятиях.
Наши взгляды встретились. Потом рты. Языки. Я чувствовал вожделение в ее теле и смаковал стоны из ее горла.
Ее пальцы занялись пуговицами моей рубашки. Я не прерывал жадные поцелуи. От ее желания мою кровь кипела.
Я отстранился и зарычал:
— Ты сводишь меня с ума.
— Но тебе ведь это нравится? — Она стянула с меня рубашку. — Ты чувствуешь себя живым? Что может сравнится с этим? Пусть мы сильно рискуем, но это достойная плата за награду.
Катя соскользнула с меня и обошла сзади, пробегая губами по моей спине.
Награда чертовски соблазнительна.
Я готов был взвыть от ощущении ее острых сосков, царапающих по коже спины.
— Я должен проводить тебя до того, как сделаю непоправимое.
Катя только прижалась губами к моей спине.
Я уже нарушил собственные табу и половину академических правил. Но она была права, таким живым я себя не чувствовал лет десять!
И я просто обхватил ее и прижал к себе. В течение следующих двух часов я обнимал и целовал везде, до куда дотягивались мои губы и язык.
Мы прервались только один раз, когда Катя вспомнила, что я обещал рассказать ей свои секреты.
Я рассказал ей о моем детстве, о дружбе с Алексом, о своих родителях. Но когда она спросила о моих последних сексуальных отношениях и почему я стал отшельником, я снова принялся целовал ее, пока она не забыла, как дышать.
Я никогда не увлекался поцелуями, которые не вели к сексу. Никогда не целовал женщину только ради того, чтобы целовать.
Но с Катей я целовался два часа кряду. До онемения в губах. Пока они не опухли, а я не пропитался ее запахом.
В конце концов я проводил ее до комнаты в академии и тихо ушел, мучая себя дурными желаниями.
Нет, больше никогда не дотронусь до нее. Даже ради этого острого чувства жизни рядом с ней. Я просто могу потерять голову и контроль.
Но меня хватило только на пять дней.
Пять дней без прикосновений, без поцелуев, без близости с ней.
Ее опоздания и дерзкий язык стали частью нашего распорядка. Снежина давала мне повод наказывать ее, и я использовал каждый, чтобы изолировать ее от других.
После зимнего праздника я ограничил ее общение с другими по максимуму.
Я ее контролировал. Абсолютно.
И ведь этим я только выполнял свои обязательства перед ее родителями. Тут мне нечего вменить. Я был очень усердным в части контроля над Снежиной.
На пятый день, после звонка об окончании занятий, моя аудитория освободилась, Катя заученным движением пересела на парту в первом ряду и с вызовом посмотрела на меня.