вспоминал годы учебы в элитном Морском корпусе декабрист барон В. И. Штейнгейль. А вот портрет провинциального вологодского педагога; «Когда был пьян, тогда все пред ним трепетало. Тогда он обыкновенно, против чего-нибудь, становился перед ним, растаращив ноги, опершись кулаками об стол и выпучив глаза. Если ответ был удовлетворительным, он был спокоен; но если ученик запинался, тогда ругательства сыпались градом. «Чертова заслонка», «филин запечной», «кобылья рожа» и подобные фразы были делом обыкновенным. Дураком и канальей называл он в похвалу»>{170}.
В 1814 г. министр народного просвещения граф А. К. Разумовский издал специальный циркуляр с признанием, что вверенные ему учителя «обращаются в пьянстве так, что делаются неспособными к отправлению должности, за что должны быть уволены без аттестата, да сверх того еще распубликованы в ведомостях». Но и такая мера, не всегда помогала: профессия учителя была в те времена отнюдь не престижной, и вчерашние семинаристы — учителя не имели возможности приобретать нужные знания и хорошие манеры.
В XVIII веке вино по-прежнему считалось целительным средством. Его выдавали солдатам и матросам в военных госпиталях. Тот же Посошков «ради здравия телесного» рекомендовал ежедневно принимать «чарки по 3 или 4… а если веселия ради, то можно выпить и еще столько», т. е. 400–800 г 20-градусной водки, поскольку чарка XVIII в. примерно равна 120 г.
Алкоголь входил и в обязательный рацион, животных царского зверинца. Доставленным из Ирана к петербургскому двору слонам после купания в Фонтанке полагался в 1741 г. завтрак с сеном, рисом, мукой, сахаром, виноградным вином и ежедневной порцией водки лучшего качества, поскольку простая оказалась «ко удовольствию слона не удобна».
По мнению современников, вино даже способствовало творческому вдохновению: «Многие преславные стихотворцы от пьяных напитков чувствовали действия, ибо помощью оных возбудив чувственные жилы, отменную в разуме своем приемлют бодрость». Для самих же стихотворцев подобное увлечение порой кончалось трагически. Пример тому — судьба драматурга, поэта и первого директора национального русского театра Александра Сумарокова. В 1757 г. он, еще в расцвете сил, откровенно жаловался курировавшему науки и искусства фавориту Елизаветы И. И. Шувалову на отсутствие у театра средств: «Удивительно ли будет Вашему превосходительству, что я от моих горестей сопьюсь, когда люди и от радости спиваются?»>{171} Так и случилось. Отставленный от главного дела своей жизни, рассорившийся с двором, московскими властями и даже с родными, он окончательно спился и умер в бедности, лишившись собственного дома, описанного за долги. Но свидетелей последних лет поэта удивляло, похоже, не столько бедственное положение, сколько его демонстративное презрение к условностям: обладатель генеральского чина женился на своей крепостной и ежедневно в белом халате и с анненской лентой через плечо ходил из своего московского дома в кабак через Кудринскую площадь.