Извиняться герцог Даор не любил. Он крайне редко считал себя в чем-либо виноватым, соблюдая исключительные правила, которые другие сочли бы моральными, лишь из рациональных побуждений. Таким было, например, данное Лите слово, аукавшееся ему каждый раз, когда он имел дело со вздорной племянницей.
Даор прислушался к себе. Желание снова оказаться среди разномастных каменных стен было слишком сильно. Но не из-за камня и не из-за извинений сердце его было не на месте, и не потому, что война с Приютом истощила бы его казну и политические ресурсы, на годы оставив его семью без удобной перины власти императора.
Ему вспомнилось прикосновение маленькой теплой руки ко лбу. Амулет Аланы, лежащий перед ним на гагатовой столешнице, был родовым амулетом Вертерхардов, и теперь, когда он нашел его изображение и описание в древнем фолианте, в свое время принесенном из родовой библиотеки белых герцогов, он не сомневался, что девочка была в родстве с Вестером.
Это было чрезвычайно некстати, и ее следовало убить, пока Син не обнаружил того же, что сам Даор, и пока девочка при чьей-нибудь поддержке не заявила свои права на Белые земли. Насколько Даору донесли, старший директор вернулся в Приют меньше недели назад, и это означало, что он, занятый накопившимися проблемами, мог еще не видеть новой служанки и не обратить на нее внимание. С другой стороны, никогда еще за сбежавшими из Приюта слугами не приходили наставники. Если Син обнаружил ее кровную принадлежность, убить девушку будет намного сложнее. Сложно, но невозможно, стоило лишь раз пересечься с ней…
Эта мысль вызвала в нем такую сильную злость, что Даор с хрустом сжал пальцы, сломав бокал у самой ножки. Красная жидкость потекла по его пальцам. Он стряхнул капли цвета крови на ковер и прислушался к себе, напряженно массируя виски. Убивать девочку он однозначно не хотел.
Даора Кариона боялись, ненавидели, боготворили, любили, желали, возможно, кто-то из светлых фанатиков даже презирал — но о нем никто не заботился без стремления получить ответную заботу, как никто и не сочувствовал без притворства. Воспоминание о том, как она трогательно накладывала ему шину на здоровую ногу, как старательно успокаивала его, полагая, что он терпит невыносимые страдания, согрело его душу, и он честно сказал себе: до тех пор, пока это немыслимое раньше чувство тепла возникает при даже мысленном упоминании ее имени, девочка будет цела. Чем было это новое чувство? Неужели умилением? Оно было сладким и волнующим, и герцог, не ощущавший ничего подобного ранее, определил его для себя как большую ценность, чем выгода от смерти дальней родственницы бастарда белой семьи. На политической арене Даор не имел равных, победы в войне были обычным делом. А вот те струны, что затронуло появление в его жизни абсолютно чуждой его миру и при этом почему-то казавшейся близкой Аланы, звучали в его душе впервые. И пока он не понял их причин, не было правильным избавляться от источника столь приятных переживаний.