, имея в виду совсем другое.
То, что в нашей голове помещаются два языка, еще не значит, что они так же легко уживаются друг с другом. Чужой язык притворяется слугой, а становится хозяином. Эту гегелевскую диалектику я каждый день испытываю на себе, живя в Америке. Здесь во мне, как в Печорине, два человека. Один говорит, что думает, другой не думает, что говорит.
По-русски мне обычно удается сказать все, что хочется. Но с американцами за меня говорит их язык. Этот диалект мы с женой-филологом называем Have a nice day. Оказывается, на чужом языке банальным быть проще, чем хамом. Шутки нельзя переводить, даже если очень хочется. Монолог уступает место диалогу. Ваты меньше, картону больше. Сальность нуждается в остроумии. Мат ничего не значит. Фамильярность не исключает, а подразумевает вежливость. Бродский долго не верил, что на английском можно сказать глупость. Это, конечно, не так, но вот напиться на английском, по-моему, никогда не получается. Неудивительно, что, говоря по-чужому, постепенно перестаешь узнавать себя. Язык исподтишка вползает в душу даже тогда, когда ее нет, как это случилось с газетой Moscow News.
От других печатных органов брежневского времени она отличалась тем, что умела говорить, ничего не сказав, на нескольких языках сразу. Из нее мне удалось (пришлось) узнать, как называется по-английски “передовик социалистического соревнования”. Все это кончилось, когда в редакцию взяли настоящего американца. Не меняя содержания, он так отточил форму, что у газеты появился вольный дух, сделавшей ее флагманом перестройки.
Ученые говорят, что всякий язык образует собственную Вселенную, путешествуя по которой, мы не можем не набраться ума и терпимости.
Смех универсален, юмор национален, первый принадлежит цивилизации, второй укоренен в культуре. Немого Чаплина понимают все, чужому юмору надо учиться, как иностранному языку.
Так, только с трудом и постепенно мне удалось полюбить дидактичный и пресный китайский юмор. Зато с тех пор я, как школьник, выписываю в тетрадку изречения его великого мастера Чжуан-цзы и привожу при каждом удобном случае: “Самого усердного пса первым сажают на цепь”.
Русский юмор лучше всего там, где он сталкивает маленького человека со Старшим братом: “Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленях не могли”. Понятно, почему мы выучили наизусть Швейка.
Юмор Германии витает в плотных облаках. Томас Манн считал комическим романом не только свою “Волшебную гору”, но и кафкианский “Замок”. С последним соглашались современники, покатывавшиеся от хохота, когда Кафка читал им вслух первые главы этого беспримерного опыта трагикомического богословия.