Первой, кого встретил Николай Густов, вернувшись перед вечером в Гроссдорф, была Валя Романенко. В синем беретике, в форменном защитном платье и аккуратных брезентовых сапожках, она выглядела по-военному нарядно и показалась Густову особенно красивой сегодня. Он шутливо загородил ей дорогу.
— Что же ты уходишь, Валя, не дождавшись меня?
— Не надо, Коля, — устало попросила она, чем-то расстроенная.
— Он тебя обидел? — Спросил Густов, имея в виду Диму Полонского.
— Не видела я его, — пожаловалась Валя.
— Тогда я тебя просто не отпущу такую! Пойдем посидим пока у меня, а я прикажу разыскать этого зловредного типа.
— Может, лучше по улице погуляем? — предложила Валя, пожалуй уже довольная, что Густов задержал ее.
— Дома у меня шоколад есть. Американский…
Валя соблазнилась.
По пути им подвернулся Василь.
— Вы меня шукаете, товарищ капитан? — не то спросил, не то подсказал он.
— Тебя, — сказал Густов. — Найди начальника штаба и зови домой.
— Слухаю! — На сей раз Василь даже не выразил неудовольствия и проворно отправился «шукать» Полонского.
В комнате Густова Валя села у открытого в палисадник окна и как-то очень глубоко, с болью вздохнула:
— Скорей бы домой!
— Девушек, наверно, в первую очередь отпустят, — сказал Густов, извлекая из полевой сумки шоколад.
— Меня уже, можно сказать, отпустили, — сказала Валя.
— Одну?
— Вдвоем, — усмехнулась Валя.
— Вместе с Катюшей? — вспомнил Густов Валину подругу.
— Вместе с моим сыном… или с дочкой.
— Шутишь?
— Нет, Коля, не шучу. Дима, я думаю, из-за этого стал меня избегать…
— Этого не может быть! — уверенно вступился за приятеля Густов. — Ведь он каждый вечер…
— Ну-ну, говори. Каждый вечер — в «ме-се-бе», ты хотел сказать?
— А ты как будто не знаешь! — уже без прежней уверенности проговорил Густов.
— В том-то и дело, что все знаю, все поняла.
И опять она с болью вздохнула, и эта боль отозвалась в груди Густова, чуткого теперь ко всякой людской горести. И еще возникла какая-то особая, родственная, что ли, нежность, какую испытывают братья к беременным сестрам. И захотелось сказать что-то безусловно убедительное, отчего сразу развеялись бы все Валины подозрения. Это даже необходимо было — так он чувствовал.
— Валя, поверь мне…
— Тебе-то я поверила бы, Коля, — грустно улыбнулась Валя. — Тебе можно верить всю жизнь.
— У меня тоже плохо с Элидой, Валя! — вдруг совершенно неожиданно исторглось, прорвалось из сердца Густова, размягченного состраданием.