— У в а с плохо?!
Ее удивление было настолько сильным и искренним, что она, кажется, забыла на время о своих печалях. С того дня, как она познакомилась с Густовым, ей было известно и о его любви; собственно, и началось их знакомство с того, что Валя принесла ему, лежащему на медсанбатовской койке, сразу три письма от Элиды. «Вот как вас любят! — сказала она. — Сразу три». — «И ее так же», — ответил Густов, передавая Вале толстенькое письмо, написанное уже здесь, в медсанбате, после операции. Вале тогда очень понравилось, что он не пытался, как некоторые, скрывать свою «домашнюю» любовь ради расположения военных девушек…
Да, первым с Валей Романенко познакомился Густов, а не Полонский. Дивизия стояла тогда на отдыхе, и нетяжело раненного Густова не стали отправлять в армейский госпиталь, оставили в медсанбате. Валя была для него, пожалуй, первой военной девушкой, которая сперва приглянулась ему, а потом и понравилась. Он любил смотреть, как она ходила по палате, слушать ее слова, обращенные к другим раненым, и не слышать в них ноток лицемерия или сюсюканья. Она была спокойной и ровной со всеми, ко всем одинаково участливой, разве что чуть-чуть выделяя Густова.
Гадать, как могли бы сложиться их отношения, теперь нет смысла, потому что еще до наступления полной ясности появился Дима Полонский. Он приехал навестить друга и застал Валю сидящей на койке Густова.
— Ну вот и наш святой Николай наконец-то влюбился! — подмигнул он, как только Валя, оставила их вдвоем.
— Уже давно, Дима, и надолго, — улыбнулся на это Густов. И он не лукавил. Элида всегда была для него единственной.
— Поверь опытному человеку: одно другому не мешает, — заметил тут Полонский.
— У тебя же не было этого «одного», — сказал Густов. — У тебя все время — «другое», Дима! Откуда тебе знать — мешает или не мешает.
— Отсюда вывод: надо упорно искать это единственное, — не растерялся Полонский.
— Желаю тебе успеха… А пока расскажи, что у нас в батальоне.
Полонский начал рассказывать последние батальонные новости, а заодно и поглядывать на Валю, которая не спеша перемещалась по большой, как сарай, палатке и с несколько повышенной заботливостью занималась немногими ранеными. Она уже почувствовала эти небезразличные, заинтересованные взгляды. Вначале они рассердили ее, потом стали беспокоить как-то по-другому: Полонский был красив. И когда он вдруг позвал ее: «Валечка, вы нам нужны!» — она пошла к койке Густова почти с удовольствием.
— Я вас слушаю, — проговорила она с официальной ноткой в голосе.
— Я хочу попросить вас, чтобы вы лечили моего друга всем сердцем, — начал Полонский. — Это прекрасный геройский сапер и вернейший в дружбе человек.