— Можете идти, — официально предложил Густов.
— Я все-таки попросил бы вас, товарищ капитан, — проговорил бесчувственный к обидам Лабутенков, — может быть, есть какой-то выход. Вы ведь тоже любите и знаете, что это такое…
— Хорошо, хорошо, мы тут обсудим, посоветуемся…
Густову уже просто хотелось освободиться от назойливого Лабутенкова. И было неприятно оттого, что сам он вел себя сейчас не как Густов, а скорее как Теленков… Видимо, за этим столом и в этом кресле все становятся одинаковыми.
Когда Лабутенков вышел, Густов продолжительно посмотрел на Тихомолова. Тот как будто чуть-чуть улыбался.
— Ну что я могу? — развел руками Густов.
— Ни-че-го! — отвечал Тихомолов.
— Так зачем же ты мне навязал его?
— Он говорит — любовь. А ты в этом лучше меня понимаешь.
— Ты уверен?
Тихомолов не ответил.
Незаметно прошла неделя, а потом и еще три дня. Прошла половина комбатовского отпуска, а Густов так еще и не съездил в Гроссдорф. Вначале он просто побаивался уехать из батальона, слишком серьезно восприняв новую для себя ответственность, потом стало укрепляться прежнее — долг перед Элидой. Снова и снова напоминал он себе свою собственную формулу: любовь — одна, и только тогда она — любовь. Он даже гордился немного, что придумал такую формулу — этакий «закон Густова».
Но не проходило, все еще не кончалось и странное наваждение той гроссдорфской ночи. И надо было съездить хотя бы затем, чтобы понять: что же тогда происходило?..
На десятый день он все же призвал к себе Василя, велел ему хорошенько подготовить и заправить мотоцикл, затем подогнать его к домику, в котором жили офицеры батальона, каждый в небольшой комнатке. Василь обрадовался, почуяв хорошую прогулку, и даже проявил определенную подвижность — довольно прытко пошел мерить своими ходулями недлинную дорожку к батальонному парку. А Густов направился по своей дорожке — к дому… У немцев весь военный городок был прочерчен осмысленными дорожками, дорожки обсажены кустами, широкие дороги — деревьями. В качестве покрытия чаще применялся не асфальт, а бетон. Чтобы на века!
На половине пути Густова догнал посыльный: комбата вызывал к себе полковник Стрехнин.
— Прямо сейчас? — спросил Густов.
— Так точно, товарищ капитан. И срочно велели.
Густов усмехнулся: «Так точно — и срочно!» Нехотя, но не мешкая повернул обратно. И чем ближе подходил к штабу дивизии, тем заметнее прибавлял шагу, потому что начальник штаба дивизии полковник Стрехнин чуть ли не каждого вызванного офицера встречал продолжительным рассматриванием своих часов. Пожалуй, он немного оригинальничал, немного играл или подделывался под старого русского штабиста, и порой ему не хватало для этого разве что аксельбантов. Бывал ироничен, даже язвителен, за что некоторые офицеры подчеркнуто произносили его фамилию как «Стрихнин». Что ж, он вполне умел отравить человеку настроение. В рамках службы, разумеется.